Брат болотного края

Но ничего. Все тот же плач, все тот же стон. Все та же топь и тлен. Поля вырвала себя из сна, как занозу из пальца, встряхнулась, заставила тело подобраться. Некогда разлеживаться, некогда страдать. До серого дома идти всего ничего, а там, сбросив балласт, глядишь, и скорее дело пойдет. Обернуться бы только за седьмицу. Не остыло бы сыновье тепло в листочке, вот он, спрятанный за пазухой, греет мерзлую материнскую грудь, колется невыносимо, жжется, но куда ж денешь его, если в нем вся суть, все спасение?

Чтобы унять боль, Поля вскочила и пробралась через колючие ветки к отцветшему кусту черемухи. Пахнуло медом, но слабо, неслышно почти. Зато телом — мужским, горячим, звериным духом его и статью, — пропиталось все вокруг. Узкую прогалину топтали двое. Нежный мальчик и волк. Ученик да учитель. Поляша скривилась: надо же, и правда собрался уходить. Поджать хвост, сбросить шкуру и сбежать, куда глаза бесстыжие глядят. Так еще и мальчика губить взялся. Как вынести груз лесной ворожбы тому, кто и хлеб-то печет, по-бабьи нежно обминая опару? Сплюнула себе под ноги. Хотела уйти, чтоб глаза не видели стыдобы такой, но засмотрелась против воли.

Под пропитавшейся потом рубахой у зверя играли мышцы. Он не крался, а скользил. Весь — лесная мощь, весь — озерная гладь. Память о том, как дула на пушок у его загривка, свела зубы. Память, как царапала плечи его, обхватывая их полным размахом рук, заломила в пальцах. Волчонок. Зверенок. Демушка. Тот и не почуял зова, не дернулся даже, не отвел злого взгляда от брата, что ребенком возился в траве, каждым движением своим нарушая лесные законы.

Нужно было ворваться в их круг, оттащить волка, оттаскать за уши мальчика. Вот что удумали! Лес из двух не тех сыновей давно уже выбрал того, кто будет ему не тем Хозяином. Нечего и стараться. Не обманете. Но Поля все стояла, все смотрела, все вдыхала звериный дух вожака, сама не замечая, как мелко трясутся колени от тоски и огня, вспыхнувшего в мертвом теле.

Так бы и простояла сукой течной, что собачий гон привлек, да пришлая девка выскочила из черемухи, рванула сквозь кусты. Вот в ком ни ума, ни разума. Поляша сбросила с себя сладостное оцепенение, схватилась за тонкую девичью ручку, потащила прочь, не зная, ее ли уводит к костру, уговаривает идти, не оборачиваясь, или все-таки себя, забывшую все, даже плач, что тянулся из топи по лесу без покоя и продыху.

Когда они воротились, оба — волк и мальчик, утро перекинулось на ранний полдень, в чаще зазывно разливались птичьи трели, жужжала мошкара, шуршала в траве всякая мелочь, лес жил себе, ничем не выдав неудовольствия родом своим. Поля только плечами пожала: как хочешь, господин наш, так и будет. Примешь мальчика вместо зверя — твоя воля. Но, уходя вслед за остальными, она бросила последний взгляд на поляну, укрывавшую их в ночи. Черемуха разродилась белоснежными кистями. Мед, густой и вещный, разливался в воздухе, вот-вот потечет с веток вниз.

— Ну, как знаешь, — пробормотала Поля.

На безрыбье поредевшего рода и тонкий мальчик сойдет за Хозяина. А там пробудится озеро, поднимется тот, кто спит на его дне, и поглядим, что к чему.

— Ты идешь?

Сквозь листву пришлая девка виделась неясно, будто через неглубокую воду, расплывалась в чертах, зыбко покачивалась на тонких ножках, куталась в шаль. Глашина работа. Заботливая, старая, заговоренная на тепло. Захотелось дотронуться, погладить пряжу, но Поляша только кивнула, мол, иду-иду, и поспешила по тропинке. Нежданная приязнь пришлой девки ее пугала. Да и вся она — настойчиво просящая звать ее по лесному имени — то и дело путалась под ногами, мешалась, сбивала с толку, как попавшая в глаз соринка. Ей бы брести понуро, как безумице, а она другими пришлыми верховодит. Ей бы бояться зверя, сторониться лесных людей, а она бросается в самое пекло. Прав был Батюшка, нет в безумицах ничего, только голод да пустота. Чем заполнить его желает девка? Уж не мальчиком ли нашим? Уж не новым Хозяином, в которого тот силится вырасти?

Поля закусила губу, чтобы не рассмеяться. И правда, на ходу девка то догоняла идущего впереди нее Лежку, то хватала его за руку, то говорила с ним весело. А тот краснел, покрывался жаркими пятнами, багровел ушами. Чудны твои дороги, человечья душа. Засыпает лес, чуть зазеваешь и ногою в болото вступишь, а девка вон шепчет что-то мальчику, прыскает сдавленно в кулачок. И ладно бы шла куда! К серому дому идет. Считай, на погост.

— Засмотрелась, небось? — Жаркий рык раздался у самого уха.

Поля и не заметила, что волк подобрался так близко.

— Жалко их, несмышленые совсем. Молодые.

— Молодой-то молодой, а черемуху видела? — Демьян сверкнул зубами, на осунувшемся лице улыбка вспыхнула ярко и зло. — В цвету вся. Небось, думаешь я ее, так нет — он.

Лихорадочный блеск глаз, всклокоченная борода, волосы, неловко схваченные в хвост. Из могучего зверя Демьян вдруг обратился в лесное чудище. Раненое, подохшее почти, но выкарабкавшееся на одной ярости и боли.