Брат болотного края

И они пошли. Четыре тени, собранные в одну. Тате казалось, что она растворяется в их движении, что ног и рук у нее теперь много, и острые зубки злой твари, которую отчего-то захотелось назвать ласково — Тварюшей, легонько покусывают шею, то одну, то другую, а в голове так тихо, ни шепотка, и только ступеньки лестницы бегут вниз, утаскивают за собой, и вот уже скрипит дверь, и пахнет влажной ночью, теплой и спокойной, и никто не видит, никто не кричит в спину. Все спят, лес ждет, они бегут к нему.

Когда под ногами скрипнули первые веточки, а лесная стена, бесконечная и беспокойная, выросла перед глазами, Тата вдруг отделилась от остальных. И стала собой. Маленькой и полной жизни. Не знающей ничего про боль и страх. Любящей отцовские руки за силу, а мамины — за нежность. И себя любящей до самых глубинных основ. Улеглась печаль, стихла обида. Где-то в темноте ухнула птица, и Тата рассмеялась от простоты и легкости, с которой это произошло. Все, что так долго и мучительно случалось с ней в городе, отпало, как засохшая грязь.

Тата распахнула объятия и бросилась к лесу. Рядом бежали другие. Чистые, свободные, готовые принять в себя простую мудрость сосен и топких низин. Готовые бежать через сосновый бор да березовую рощу, по бурелому на краю оврага, по лещине орешника в дом. И дальше. Туда, где никто не найдет. Туда, где и нет ничего, кроме шепота листьев и влажной земли под раскидистым папоротником. Нет. И не было никогда.

— Смотри. — Вельга оказалась рядом, махнула рукой куда-то вверх.

Тата задрала голову: крупные звезды россыпью мерцали с густого неба. От их света и чернильной бесконечности вокруг перехватило дыхание, стиснуло грудь. Слезы закипели в горле. Тата сглотнула их, но комок не исчез, только сильнее сдавил, заворочался в гортани.

— Кричи!.. — прошелестел ей лес. — Крич-ч-ч-чи-и-и!..

И она закричала. Разорвала тишину и шепот, всколыхнула покой. Страх тут же вспыхнул на щеках горячими пятнами. Испортила! Напутала! Испугала! Молчи, дура, что творишь! Позоришь нас. Позоришь! Это мама хватает за подбородок и тянет на себя, злится и бледнеет от злости. Тата перехватила шею, сжала посильней, чтобы самой себя заглушить. Но вдали, за высокими соснами, вдруг закричали в ответ. Завыли. Заголосили радостно. Недовольные птицы поднялись в небо, разбуженные ими, но крик все длился, все ликовал.

— Это лес тебя принял, — шепнула Анка, пробегая мимо, чтобы раствориться в прозрачной дымке.

И Тата ей поверила. И Тата позволила себе исчезнуть.

Поляна старого лося

Олеся.

— Я медведя-то всего раз видел, — признался Лежка, осторожно выстукивая перед собой палкой. — С теткой Глашей мы за малиной ходили. Позади дома тропинка есть, она через боярышник ведет, злой, весь в колючках, особо не нагуляешься. Но если заговор знать, то можно и пройти. А за ним… Вот же ж паскуда гнилая! — Палка с хлюпаньем увязла в трясине. — Осторожней тут, затопило уже, — попросил он и протянул Лесу руку. — Вот, сюда ногу ставь.

Леся оттолкнулась от сухой кочки и перешагнула через затопленную ямку, чавкающую жижей. Чем дальше они уходили от прозрачной березовой рощицы, тем гуще становился гнилостный дух болота. Тропинка сузилась, запетляла между поваленными деревьями, кочками и пнями.

— Палку возьми, проверяй перед собой, — бросил Лежке волк, пробегая мимо. — Я пойду вперед, гляну, как бы нам лучше из низины этой проклятой выбраться.

Леся проводила его взглядом — всклокоченные волосы, который он собрал в хвост, горбились на загривке, будто поднятая звериная шерсть, в движениях его, сильных, но осторожных, в согнутых коленях, в плавной игре плеч и рук таился волк. Истинный зверь, знающий, что нужно делать. Тревога, которая поднималась в Лесе, стоило Демьяну глянуть на нее исподлобья, сменилась вдруг теплым спокойствием. Уж он-то выведет. Уж он-то спасет. Лежка словно почуял затеплившую было приязнь — тут же начал выстукивать путь, проверяя кочки, и говорить, не умолкая, про лес и свои с ним встречи.

— Вот тетка боярышник успокоила, мы и пошли, — не унимался он. — Я корзинку тащу, а Глаша наговор шепчет, чтобы малинку мы нашли, чтобы спелая была, не гнилая с бочков. Хорошая малинка. На зиму мы бы ее с сахаром закрутили…

— А сахар откуда? — перебила его Леся.

Лежка остановился.

— Так Батюшка из города привозил, — ответил он чуть тихо. — И сахар, и соль, и всякое, что в лесу не раздобыть.

— Хороши лесовые. — Леся даже фыркнула. — Может, у вас еще чего припрятано?

Лежка потупился. По щекам разлился румянец.

— Припрятано, — бросила Поляша, нагоняя их. — Кикиморы болотные по карманам сидят, для тебя хранили. Достать?

Она улыбалась, но лихорадочный блеск в темных глазах не обещал ничего хорошего. С такой станется из кармана не только тварь гнилую достать, но и в лицо обидчику бросить.

— Не надо, — прошептала Леся.

— То-то же. — Мертвая сощурилась. — Знай шесток свой, девка. Не тебе над укладом нашим потешаться.

Толкнула ее плечом, холодным и скользким. Легко перескочила на соседнюю кочку.