Брат болотного края

От леса, мельком обещанного, пахло заливной травой, мшистыми камнями и рыхлой землей. Тата опустилась на подушку, закрыла глаза и послушно провалилась в сон. Сквозь него лес шумел ей до самого рассвета. Упоительный лес, в который так легко будет упасть, чтобы никогда уже не вернуться.

…За год лес из тонкой травяной полоски в промежутках между опущенными ресницами стал рокочущей зеленой стеной, океаном, в который Тата не раздумывая опускала лицо. Анка говорила про лес без устали. О том, как пахнет землей и хвоей, как шумит листва и колется хвоя, как склизко пальцам, если запустить их в грибницу через пластинчатое нутро. Тата и сама уже легко могла рассказать о ночевках в глухом бору, о затопленных низинах и папоротнике, высоком и буйном, никогда не цветущем, сколько бы не обманывались глупцы, не чующие лес.

— А мы не заблудимся? — волновалась Вельга, перебирая тонкими пальчиками упрятанные в пустую наволочку печенья. — Заплутаем и обратной дороги не найдем.

— Я-то знаю, куда идти, — отвечала Анка. Откидывалась на подушку и начинала твердить по-заученному: — Через сосновый бор да березовую рощу, по бурелому на краю оврага, по лещине орешника, там тропинка, и ведет она в дом.

— А в доме-то что? — спросила Ладка, не сводя голодных глаз с запрятанных в дорогу сластей. — Может, нету дома твоего. Обманул, может?

Анка распахнула круглые свои глазенки, зыркнула зло.

— Не обманул, не из тех он, кто обманывает. Я точно запомнила: через сосновый бор к березовой роще до оврага. А там уже рукой подать.

— Вот придем мы, а дальше-то что? — не унималась Ладка.

Тата понимала ее страх. Только зажили душа в душу, только успокоились. Ни тебе шепотов, ни тебе страхов, даже тварь зубастая все реже драла Вельгу, заросли царапины, только полосочки белые остались. А тут срываться с места, бежать, куда глаза глядят, в лесу плутать. Зачем? Лада не слышала, как зовет в ночи далекий сосновый бор, как манит хвоей и сыростью. Но Тата решила строго: не пойдут остальные — одна сбежит. Всех бросит, но сбежит. Потому споров не слушала. Ждала только, чтобы ночи потеплее стали.

— А дальше… — Анка вытянулась во весь свой недолгий рост. — Дальше заживем. Чин по чину. Ни тебе режима, уколов этих, ремней. Как вольные заживем. Как лесные.

— И этот твой… Он тоже, что ли, будет?.. — начала Лада, но желтые глаза вспыхнули так яростно, что она осеклась, даже зубы щелкнули.

Идти решили сразу после вечерней проверки. Тетя Зоя вкатила дребезжащий стол на маленьких колесиках, раздала плошки с водянистым пюре, шлепнула сверху по паровой котлете из рыбы с хлебом, глянула строго, но палата источала идеальный покой, представляла собой идеальный порядок. Тетя Зоя буркнула что-то одобрительное и вышла, заперев за собой дверь.

Ключ Анка своровала у рукастого медбрата Коляна еще в начале весны. Тот полюбил хватать ее за мягкое, пока ставил уколы, крепко хватать, до синяков и ссадин. Анка не сопротивлялась, подыгрывала даже — то улыбнется, то мелькнет тугим яблочком груди поверх растянутого ворота рубашки. Колян приходил каждый вечер, задергивал шторку, отделяя Анкину койку от остальных. Тата прятала голову под подушку, чтобы не слышать их возни и скрипений. Каждый звук загонял ее вглубь себя, а там поджидали густые вечера в бетонной коробке комнаты и отец, тянущийся поправить лямку домашней кофточки и срывающий ее одним сильным движением. Луг заливал все перед глазами, стоило только разглядеть через темноту струйку пота, что стекала по отцовскому виску от залысины, которой он стеснялся до пунцовой ярости.

— А ты ничего такая, — прокряхтел Колян, отодвигая занавеску в последний свой вечер. — Говорят, совсем никакущая лежала, а теперь баба нормальная.

Анка натянула рубашку, голая плоть мягко белела в темноте. Тата глядела на нее через тонкую щелочку между подушкой и койкой. Анка было безмятежна, будто не скрипело под ней, не пыхтело над.

— Я до болезни нормальная баба была. Медсестричка, — ответила она. — Прям как ты.

Колян хохотнул, ничего не ответил, протопал к выходу, повернул ручку замка с обратной стороны, а про ключи и не вспомнил.

— Хватится, — опасливо проговорила Лада.

— Не успеет, — неразборчиво ответила ей Анка.

Она стояла у рукомойника и яростно плескала на себя холодной водой.

— Не успеет, ирод. Не успеет. Сдохнет. Сегодня сдохнет.

— Как? — ахнула Лада.

Анка дернула кран, тот всхлипнул и затих, повернулась на голос, вода капала с ее коротких волос на пол. В неверном свете уличного фонаря Анка потеряла человечий вид, обернулась бледной утопленницей, мертвячкой неупокоенной. Тата потянула к себе край подушки, дышать стало тяжело, но страх поутих.

— Думаешь, можно меня трахать, а лес-батюшка не накажет? Дудки! Сегодня же сдохнет. Ключик-то у меня!

Ладка взвизгнула, но тут же замолчала. Тишина повисла в комнате напряженным облаком. Побег приблизился, обрел плоть и вес. Заслонил заливной луг. Даже лес и тот притих. Тата вжалась в подушку лицом, чтобы слезы не затекли в уши. Она плакала горячо и тихо, страшась разозлить слезами Анку, но не в силах совладать с собой.