Братья

– Слава богу, живы-здоровы. Голодом не сидим. Болячки не цеплялись. Каждый делал свое дело. Это – главное. Правда, была и досада. Кому камень в колено попал, кому пыль каменная по глазам полоснула, а кто ногу подвернул на настиле. А уж мозолями ладони забили! Теперь затвердели, и боль унялась. Престольные праздники проходят, а мы без батюшки, как тунгусы. Каждый втихомолку помолится в честь праздника. Но это не то! Мы привыкли на миру открывать душу Богу. Ты уж своего тестя сюда направь. Пусть благословит на добрые дела. А то без Бога зачали рудник, вот и не все клеится, – добавил Степан Варфоломеевич. – Первый месяц мужики падали от усталости. Чуть полатей коснутся и спят, как убитые. А енисейцы хотели уйти в Дудинское. Благо, уговорили остаться.

– Ладно, что было, то было. Теперь пора на смену. Руда просится наверх, – сказал Федор Кузьмич. – Остальное расскажут за ужином.

Горнорабочие скрылись в зеве штольни, а Степан со спутниками спустился по лежневке к подошве горы.

– А как мои должники работают? – поинтересовался Сотников.

– Они тянут на себе подсобную работу. Правда, по утрам раскачиваются долго. Пока кострища разведут, чай попьют, собак накормят, трубки искурят – день загорелся. Приходится подгонять. Они не научились ценить время. Тяжело входят в ритм рудника, – ответил Буторин. – Но помощь от них весомая!

Инородцы медленно осваивали новую для них жизнь. Они чистили от заносов и осыпей лежневку, пилили и кололи дрова, топили в бараке и балках печи, носили к штольне крепь. После работы рыбачили в ближайших озерах, охотились, чинили оленьи нарты, упряжь.

Питались они в чумах, а мясо, рыбу, чай, сахар, муку, табак выдавал под роспись Буторин из лабаза. Тунгусы при получении провизии ставили на бумаге крестик или рисовали гагару, оленя, гуся, идолка – покровителей родов.

Нередко к ним приезжали гости с Норильских озер, пили чай, судачили о делах, потом поднимались по лежневке к штольням, заглядывали в кузницу, с интересом гладили оконные стекла в бараке, удивлялись горам вынутой из штолен глины, дресвы, камня. Глядели, цокали в восхищении языками, но в штольни не заходили – боялись шайтана. Шаманы внушили, что горный шайтан не пустит русских к своим богатствам. Шептались с должниками, спрашивали, оглядываясь, не покарал ли их злой дух, не напустил ли на них болезни, мор, голод. А должники посмеивались в ответ да отрицательно мотали головами, мол, ни мы, ни русские в глаза не видели шайтана. Некоторые говорили, что ждут отца Даниила, чтобы окреститься. Ссылались на Хвостова, который при встречах не раз говорил, что Бог сильнее шайтана. А отец Даниил даже крестик вешает на шею, чтобы отпугивать злых духов. Дважды приезжал на рудник шаман Нгамтусо. Ходил по чумам, пил чай с нганасанами, дал каждому по деревянному идолу и обещал послать на помощь добрых духов-варагов, чтобы сородичи могли быстрее отработать долги.

Крещеные юраки, Болин и Пальчин, увидев идолки у нганасан, рассмеялись:

– Лучше бы Нгамтусо с духами помог лень изгнать из тела, чтобы охотой и рыбалкой занимались. А не сутками чай пили да вино хлебали. И в долгах бы не ходили, и сыты были. Сам-то шаман, небось, сыт, а вы впроголодь жили. Сейчас хоть едите от пуза.

Нганасаны с испугом слушали говорки крещеных юраков, боясь гнева Нгамтусо.

– Не бойтесь шамана! Вон, Хвостов в детстве крестился и теперь удачлив во всем. Да и мы с Пальчиным давно крестики носим, – не раз говорил Болин. – Нам теперь ни шаман, ни шайтан не страшны. У нас Бог – Иисус Христос. Он там, на небе, по-вашему – в Верхнем мире. Может, там и ваши духи кочуют. Мы люди – все одинаковые. Нам и Бога одного на всех хватит.

Услышав такие слова юраков, бабушка Манэ взмахнула клюкой:

– Прочь из моего чума. Вы, юраки, с русскими снюхались, как псы с сучками перед случкой. Продали свою веру. Вы – вероломные. Вы и шаманов своих сгубили. Недаром, мы враждовали с вами в старые времена. Мы, нганасаны, свою веру держим много веков и никого близко не подпускаем к себе. Нгамтусо напустит на вас злых духов. Худо вам будет. Кровь вашу пустит.

Пальчин с Болиным переглянулись и, ничего не ответив свирепой старухе, вышли из чума. Они знали, старая Манэ – колдунья. Ее почитают и боятся сородичи не меньше шамана, хотя годы испепелили ее силы и чары, но оставили ясный ум. Она редко выходила из чума, садилась на поленницу и подслеповатыми глазами смотрела, как пришлые люди ворошат родную тундру. Она шептала какой-то заговор, грозила в сторону горы клюкой, останавливала соседей и кричала, что было сил:

– Кто говорил, что не видел шайтанов? Они копошатся в горе, как блохи в собачьей шерсти. Куда шаман смотрит? Он только перед нами силой хвастает, а пришлых боится. Вот появится Нагамтусо, я ему бубен порежу, коль стал таким боязливым.

Когда на рудник приехал шаман, первым делом зашел в чум бабушки Манэ. Сидели, чаевничали, ели толокно, запивали чаем и потягивали трубки. Ее дочь добавляла в чайник куски льда, снова доводила до кипения и потчевала сидящих.