Братья

– Давно. Я из томских казаков, мальчонком с отцом и матерью попал сначала в Туруханск, потом по службе меня назначили смотрителем казенных хлебозапасных магазинов, после – смотрителем Дудинского участка, а затем – складочного магазина. По службе, стал с юга возить товары и вести меновую торговлю между Леной и Енисеем, ясак собирать. Нередко офени брали мой товар и везли далее, на золотые прииски. Потом Петра взял в дело. Вот и торгуем всем, что бог пошлет. Теперь я – купец Енисейской временной второй гильдии. Скоро и первую получу.

– Не надоели вечный холод и долгая полярная ночь? А малый круг общения и большой круг забот?

– Не надоели! Это – жизнь моя. И, пожалуй, другой мне не надо! Мне вряд ли будет в Томске интереснее. Хотя мог бы возвратиться на родину, но боюсь. Я, видать, не смогу быть полноценным в обычной, как у всех, жизни. Просто не будет нынешней отдачи, появится хандра, скука и неудовлетворенность. Остается мне жить в этих широтах. Да и вас, поди, полностью поглотила наука?

– Вы правы, Киприян Михайлович! Я без наук – никто. Как бы ни сложилась судьба, наука останется главным стержнем моей жизни, как вам – низовье.

– Видите, Федор Богданович, живем мы за семь тысяч верст друг от друга, я повязан одним делом, вы – другим. Но ответы у нас одинаковые. Жизнь выравняла.

Поземка над Енисеем по-прежнему колыхалась огромным белым полотнищем, то скрывая, то обнажая местами серые куски Кабацкого.

– Скоро и на бугор поднимется, – сказал Киприян Михайлович. – Если ветер усилится до двадцати пяти, жди черную пургу. Ее боится все живое! Она несет лишь беду и смерть! Но наши люди и ее одолевают, зная повадки.

Послышался то нарастающий, то угасающий в порывах ветра звон колокольчиков. Киприян Михайлович напрягся.

– Вы слышите звон колокольчика?

– Да, слышал, но сейчас он уже пропал! – ответил Шмидт.

Они спустились с крыльца, подняли воротники тулупов и направились на угол дома, откуда лучше обзор северо-восточной окраины Дудинского.

– Оттуда должен появиться караван, – показал в тундру Сотников.

И вдруг в проеме, между новой церковью и домом купца, показалась оленья упряжка.

Олени, подхлестываемые сильным ветром, скособоченно перебирали ногами. Хвостов развернул их у дома купца:

– Здравствуйте, Киприян Михайлович! Здравствуйте!

Не договорил, осекся, разглядев незнакомца.

– Пойдемте в торец дома, а то ветер сдует! – пригласил Сотников.

Спрятались от ветра. Он же представил мужчин друг другу:

– Федор Богданович Шмидт – ученый из Санкт-Петербурга, а это – Мотюмяку Хвостов. Занимается доставкой клади и почты тундровикам. Знает каждый станок от Туруханска до Зверевска и по Хатангскому зимнику Добряга и душка-человек.

Шмидт и Хвостов обменялись рукопожатиями.

– Вы уж извините, Федор Богданович, ближе познакомимся позже, а сейчас обоз на подходе, – сказал Хвостов. – Где-то через час обоз будет у лабазов.

– Предупреди приказчиков. Пусть готовятся к встрече. Оставшихся двух плотников направь на разгрузку. Каюры пусть помогут. Керосинки заправят и двери лабазные очистят. Понял, Мотюмяку Евфимович?

– Да, Киприян Михайлович! Я всех уже оповестил. Даже моя Варвара готовит обед каюрам, а Роман – баню.

– Ай да Мотюмяку, ай да молодец! Сам смикитил или Петр научил?

– Сам, Киприян Михайлович! Мне что – впервой? Погода во как закручивает! Успеть бы рухлядь разгрузить да оленей угнать к Верхнему озеру.

– Ну давай, тогда доводи дело до конца! А мы, Федор Богданович, пойдемте в дом греться!

Хозяин позвал на кухню Екатерину, Авдотью и Акима.

– Через час приходит караван. Надо истопить баню и приготовить обед. Воды на черную пургу хватит?

– Воды на неделю хватит! Я тоже слежу за погодой, потому запасы делаю загодя. Дрова сухие для разжижки печей на припечке, загораются от одной серянки. Собаки сыты. По две выпускаю на гульки. Катаются по снегу – на пургу! – ответил Аким.

– Ну, топи баню и помогай хозяйке. Прикрой чуть задвижки, а то ветер тепло в трубу вытянет.

– Не вытянет! У меня Савельев на подхвате. Золу в печах чистит, дрова носит, собак кормит, за задвижками следит.

– Ты, конечно, Аким, мужик дошлый, коль дело ему нашел. Вот с собаками осторожней! Не дай бог, какая-нибудь его невзлюбит! Да зубы покажет в зле, а ему на три месяца в тундру.

Аким хитровато улыбнулся, подмигнул стоящему у двери в людскую Савельеву:

– Сейчас я разведу огонь в бане, а вы, барин, будете подкладывать дрова. Нам надо печь так раскочегарить, чтобы через два часа каменка паром шипела. Потом обдадим кипятком полки, лавки. А с веничками мы чуток опоздали. Петр Михайлович добре любит париться, пока семь потов не сгонит. Из парилки выскакивает нагишом и падает в снег. Лежит до тех пор, пока колючки в тело не вопьются. Потом снова на полок. Каменка, когда он моется, гудит. Он квасом брызгает. Парилка после него дрожжами пахнет. А я всегда последним парюсь. Сколь хочу, столько и сижу. Может, сегодня тоже перепадет.