Братья

– Ты барином меня не кличь. Зови лучше Василием. Я простолюдин, как теперь говорят, разночинец. После мединститута служу лаборантом. Угол снимаю в Санкт-Петербурге. Я такой же, как и ты, но только образованный. Врач. Понял?

– Понял, госпо… Понял, Василий! А теперь за работу. Только собак не трожь. Хозяин гневается. Сказал, лучше тебя от греха подальше. Все-таки собаки – скотина зубастая.

И они пошли готовить баню.

Приехал Петр. Сбросил надоевшую за месяц парку, попросил Акима стянуть с ног почти прилипшие к ним бокари и отнести в холодный чулан. Ногам стало легче, и он не зашел, а впорхнул в кухню. Увидел Катерину со сковородкой в руках. Усталость как рукой сняло. Покосился на свою половину, где его ждала Авдотья с дочерью. Плотнее закрыл дверь. Стал, завороженный Екатериной. Смотрел, пытаясь понять, это явь или сон.

– Катюша, неужели это ты? Неужели я дома? – задавал он сам себе в растерянности вопросы. – Здравствуй, здравствуй, любовь моя, Катерина!

Оглянулся на дверь, прислушался и поцеловал в губы.

Екатерина не ожидала такой прыти Петра, пыталась увернуть лицо от впившихся губ, но они словно приклеились осетровым клеем. Женщина, задыхаясь от гнева, оттолкнула его и тут же заплакала. А Петр стоял и дрожал, не в силах ничего сказать. Он только сейчас понял, что убивает брата греховной любовью. В нем рождался Каин, злой, коварный братоубийца. Екатерина выбежала из кухни в горницу упала на диван, уткнулась в подушку Скрытно выплакавшись, стала понимать: они с Петром связаны грехом. И если узнает Киприян, несдобровать ни ей, ни Петру Она хмуролицей возвратилась на кухню. Петр сидел у окошка и наблюдал за беснующейся пургой. На душе творилось безладье. Увидел ее, долгожданную, а покоя не обрел. Екатерина, сразу взбешенная поцелуем Петра, уже успокоилась, будто забыла о нахальстве влюбленного в нее купца. Ей льстила эта влюбленность. Хотелось, чтобы она оставалась тайной и для Киприяна, и для Авдотьи, и для вездесущего Акима. Она заговорила, как бы ни о чем.

– Ну, Петр Михайлович, наверное, умаялся за аргиш?

– Не скажу, что умаялся, обоз – дело привычное, приказчики справные, на станках старосты мудрые. По тебе соскучился, Катенька! Отъезды становятся тягостными, когда долго тебя не вижу.

– Перестань, Петр, душу тиранить себе. Смирись с судьбой и живи себе дружно с Авдотьей. Лизанька у тебя – чудо!

Екатерина увидела, как его лицо покрылось грустью. Она волной накатилась на обветренное лицо. Он стал как бы меньше, будто неведомая сила давила к земле. Екатерина снова попыталась вывести его из грусти и спросила:

– Не стеснят ли вас два постояльца? Киприян их поселил на вашу половину дней десять назад.

Петр зло бросил:

– Опять Киприян! Он, видно, всю жизнь будет стоять на моем пути и в любви, и в торге, и в разворотливости.

Потом помягчел:

– Не стеснят! Кто у нас только не был на постое! Иногда после поездок тишины хочется. Полежать, помечтать, Богу помолиться спокойно. А где Киприян с гостями?

– Ушли к лабазам пушнину смотреть. Баня готова. Можешь париться.

– Катюшенька, а кто спину веничком похлещет? Была б моя воля, не отдал бы тебя никому!

Екатерина покраснела:

– Опять, Петя, за свое. Авдотья. Она – мастак в этом деле!

– Смеешься, Катюшенька! Ты мне нужна! К черту торг, обозы, медь. Я б все отдал за тебя!

На кухню вбежал Сашка. Увидел Петра, остановился, потом подошел ближе и протянул руку.

– Дластуй, Петя, це пливес? – спросил племянник, вскочив на руки дядьки.

– Песца привез, лисиц, соболя и рыбу.

– А мне?

– Тебе? Катюша, пряник есть? Дай незаметно. Я его угощу.

Она подала со спины. Петр незаметно взял и протянул.

– Вот тебе, Сашок, пряничек от зайчика. В тундре подбежал ко мне и говорит, мол, дядя Петя, отдай этот сладенький пряник-собачку своему племяннику Сашке. Он хороший и послушный и сладенькое любит! А зубиков уж полон рот. Ну-ка, пряничек, держись!

И Сашка откусил сладкой мучной игрушки. Он соскользнул с рук и потянул за штанину:

– Пойдем, Петя, к тебе! Пойдем!

Петру не хотелось уходить, но настырный малыш тянул дядю в его половину. Племяш подвел к висящему на стене оружию.

– Дай, Петя, дай! – подтянул вверх руки малыш.

– Вот ты зачем меня позвал! – удивился дядя. – Когда подрастешь и станешь казаком, я тебе подарю и шашку, и штуцер, и даже шаровары с лампасами. А уж сапоги – обувай хоть сейчас!

Малыш молчал, слушал и многого не понимал. Он стоял на своем:

– Дай дядя, дай! – и поднимал глазенки на Петра, будто удивлялся, что такой большой, а не понимает. Наконец, Петр решил дать ножны. Он снял шашку, вынул, и она сверкнула в свете керосиновой лампы. Мальчика поразил ее блеск, он тянулся к лезвию.

– Не тронь, Сашок! Борони боже! Порежешься!

И подал безопасные ножны.

– Ими и поиграй, а шашку я пока положу на шкаф.

Сашок отстранил ручкою ножны и показал на шашку:

– Дай!