Братья

– Дайте чуть-чуть отойти от обоза, оприходовать собранную пушнину, подготовить ее к отправке первыми пароходами, и я найду вам надежных людей. Отправлю гонцов по последнему снегу, чтобы они прибыли сюда к середине мая. Сам думаю водой сходить до Толстого Носа, развезти по Бреховским енисейских засольщиков и бочкотару для заготовки рыбы. Может, на каком-нибудь станке и встретимся. В эту навигацию ждем кое-что из Алтая для медеплавильной печи.

– Я бы хотел, чтобы вы в суете дел помнили о нас и наших просьбах, Петр Михайлович!

Баня медленно остывала. Разгулявшаяся пурга пронизывала насквозь не только маленькие балки, но и брусчатые дома, и лабазы. Она находила щели, выдувала из них мох и впихивала туда струи холодного ветра со снегом. Петр докурил вторую трубку:

– Ну что, Федор Богданович, пойдемте вздремнем. Уж за полночь. Савельев давно спит без задних ног.

Он погасил лампу, плотно прикрыл дверь в предбанник, и они вышли в темный коридор, ведущий на Петрову половину.

– Осторожно, Федор Богданович, шишку не набейте! Идите ощупью за мной.

Тихо скрипнула дверь. Доносился храп Василия Савельева.

– Хорошо под пургу спит Василий, – прошептал Сотников. – Нам бы сейчас с вами лечь и отключиться, а проснуться, когда стихнет пурга.

Федор Богданович ответил:

– Я долго спать не могу. А если пурга на трое суток?

– В такие дни все село дома: ест, спит, печи топит и собак кормит. Никто на улицу нос не сует. Боятся люди черной пурги пуще беса. И еще она неизбывную тоску наводит, особенно ежели ты один в охотничьей избушке или в чуме, а вокруг на сотни верст ни души, одна непроглядная снеговая тьма. Я встречал таких людей, ставших юродивыми, – сказал Петр и пожелал ученому спокойной ночи.

А сам юркнул под одеяло к Авдотье Васильевне и прижался к ее горячему ждущему телу.

Конец апреля и первый день мая выдались холодными. Мороз доходил до тридцати градусов. Второго мая пошло потепление до минус тринадцати. Киприян Михайлович заказал Хвостову четыре упряжки на третье для поездки в Норильские горы. И вдруг с утра началась густая метель. Небо закрылось серыми облаками. Юго-западный ветер крутил местами снег, сметая его с двускатных крыш дудинских изб и лабазов. Остров Кабацкий затянулся плотной снежной пеленой.

Киприян Михайлович раненько зашел на половину Петра и расстроил собирающегося в дорогу Шмидта:

– Федор Богданович, погоды нет. Сегодня в горы не едем, пока не распогодится. Отдыхайте!

Федор Богданович растерянно взглянул в церковный календарь:

– Сегодня третье мая, а рабочей погоды по-прежнему нет. Я тут хотел на собаках объехать Кабацкий, сделать замеры малого Енисея. Правда, я сейчас фиксирую направления ветров в районе Дудинского. По весне в основном гуляет юго-запад с пургами и метелями и север с холодными ветрами. Но это пока не выводы, а наблюдения.

– Кабацкий успеете объехать. Наша готовность должна быть ежедневной. Как только Бог пошлет погоду, мы помчимся к горам.

И лишь тринадцатого мая посинело над Дудинским. Ветер угнал на восток серые облака. Над Кабацким накатывалась мощная волна подсвеченных солнцем белых туч, переходящих в перламутр.

Киприян Михайлович стоял на крыльце и потирал ладони:

– Уж сегодня мы точно вырвемся! Аким, сходи-ка к Хвостову. Пусть к десяти утра готовит четыре упряжки по шестерке оленей. Чтобы мы в три дня обкрутились.

Вышел, потягиваясь, Шмидт.

– Слышу разговор на крыльце. Думаю, надо вставать, коль хозяин на ногах. Вроде погода ничего.

Он вытянул руку в сторону реки.

– Ветер небольшой, видимость бесконечная, метели в небе не видать. А оно, как у нас, в Санкт-Петербурге, хмурое.

– Гадать не будем! В десять утра выезжаем. Провизию, лыжи я сложил. Ружья, лопаты беру. Возьмите подзорную трубу да мензулу. Может, понадобятся.

– А Савельева не берем?

– Нет, с нами поедет Хвостов. Лучше его вряд ли кто знает эти места. Он возьмет с собой два балка для ночевки.

К вечеру четыре упряжки подошли к Угольному ручью и стали лагерем. Солнечные лучи, срезаемые вершинами гор, уже не достигали долины и прятались в лиственницах, ольшанике, соснах, растущих у подножия гор. Вокруг необыкновенная тишина. И только в лагере каждый занимался своим делом. Слышался людской говор, хорканье оленей, скрип снега. Двое каюров выпрягли оленей и погнали вдоль ручья к ягельнику, а третий остался топить печи балков. В топках уже лежал сухой домашний швырок. Два дымка потянулись вверх, и сразу долина стала казаться обжитой.

Мотюмяку Хвостов жарил мясо, кипятил чай, строгал муксуна. Его верная Мунси лежала на нартах и наблюдала за хозяином-непоседой. Киприян Михайлович и Федор Богданович сидели рядом с собакой и обговаривали план действий на завтра.

– Вы насчет ужина? Через часок запируем! – подошел Хвостов.

– Садись! Мозгуем, как завтра день толково провести, – пригласил Сотников.

– Некогда, у меня мясо на подходе.

Хвостов стоял и переминался.