Братья

Йоханнес зашагал по дорожке. Кладбища всегда чем-то притягивали его. Он сравнивал их между собой, как храмы, которые ему довелось видеть. У каждого было свое лицо, но в целом все они—и храмы, и кладбища—были для него обителью непостижимого, так он их воспринимал. В загробную жизнь Йоханнес не верил — лишь в память живых. Он не хотел себя обманывать. Хотя Солдатские воззрения отошли в прошлое, в нем уцелела толика усвоенных с детства принципов, которые требовали пройти по жизни без иллюзий, а затем освободить дорогу другим. Он долгое время переоценивал роль дисциплины. Бывало, даже утверждал, что все можно свести к некой объективной сути — и людей, и вещи. Случалось, он смотрел на себя со стороны, как на чужого, и это его пугало. А может быть — по крайней мере Йоханнес на это надеялся, — в последние годы он немного переменился.

Йоханнес читал имена на могилах. Тучи расходились. Там, где сквозь кроны деревьев проглядывало солнце, от луж поднимался пар. Май повеял запахом земли, корней и сирени. В одной из могил по пояс в земле стоял могильщик и лопатой выбрасывал наверх глину с перегноем.

Продолжая свой путь, Йоханнес увидел двоих мужчин, которые чуть ли не по стойке «смирно» стояли перед каким-то надгробием. Он подошел ближе и прочитал надпись на камне:

ХАЙНЦ-ВИЛЬГЕЛЬМ ГУДЕРИАН

17 июня 1888 — 14 мая 1954 года

генерал-полковник в отставке

Во время войны он несколько раз встречал Гудериана. В его личности для Йоханнеса соединилось многое. Это был храбрец, каких мало, тактик, военачальник, упорный в обороне, один из тех, кто увлек за собой войска, пока шло наступление по всему фронту. И тут Йоханнес узнал обоих мужчин, стоявших рядом прямо и торжественно, будто они заступили в караул прошлого.

— Генрих, Юлиус! —воскликнул он.

Они повернулись.

— Йоханнес, как ты здесь очутился?

Три старых человека обнялись, неловко стукнувшись лбам, руки их скользнули по плащам.

— Вот решил и приехал, сказал Йоханнес.

Он разглядывал брата и кузена, ища перемен в их лицах и прикидывая, каким он сам кажется им после столь долгой разлуки. Вот стою, подумал он, будто перед своими дедами, только теперь и я — один из них.

Генрих и Юлиус по-военному повернулись кругом, словно предлагая ему следовать за ними. Шагали по гравийной дорожке медленно, держась подчеркнуто прямо, и ни один из них не опирался на трость. Три восьмидесятилетних старца, одинаково рослые и похожие друг на друга, шли на традиционный семейный сбор. Генрих с упреком сказал:

— Что ж ты не предупредил нас о своем приезде?

«ЧЕРНЫЙ ОРЕЛ»

— Йоханнес приехал!

Ристенпарты окружали его. Долго не утихал гомон приветствий и вопросов. Постепенно в толпе родственников он стал различать отдельные лица. Некоторое время они стояли вокруг с бокалами хереса, пока всех не позвали к столу.

Более пятидесяти человек, принадлежавших к четырем поколениям Ристенпартов, собрались в банкетном зале отеля «Черный орел». Столы были составлены покоем. Во главе уселись те, кто родился еще в прошлом веке. Йоханнесу досталось место на углу стола, рядом с Клер, девяностолетний родственницей, старшей в роде. По традиции Ристенпартов, женщина не могла открывать семейное торжество, к тому же Клер была глуховата и ничего толком не слышала из разговоров за столом, лишь чему-то про себя улыбалась. Поэтому первым слово взял Генрих. Ему было восемьдесять пять. Без очков, широколицый, с большими ушами, он сидел, пригнувшись к столу, и еще доедал суп, когда остальные уже давно глядели в опустевшие тарелки. Генрих ни с кем не разговаривал. Казалось, он мысленно повторяет предстоящую речь и поэтому никого не слушает.

— Эй, Пятерка! Вот здесь твое место! — раздался вдруг из ряда внуков женский голос.

Все посмотрели на молодого человека, который, опоздав, с извинениями протискивался к столу. Он старался спрятаться за букетом гвоздик, но как ни пригибался, его свежевымытая шевелюра торчала над цветами. Молодой человек был худощав, но широкоплеч. Его лицо обрамляла шкиперская бородавка. На нем была вельветовая куртка и перекрученный галстук, в котором он, видимо, задыхался, так как все время вытягивал шею. Судя по всему, он уповал главным образом на свою смущенную и вместе с тем упрямую улыбку, с которой нырнул в семейный гомон. Теперь с обеих сторон за ним ухаживали кузины, подливая ему остатки куриного бульона.

Это, должно быть, Тённис, второй сын Йонаса и Лизы, подумал генерал. Взгляд на мать молодого человек, сидевшую наискосок, подтвердил его предложение. Они явно были похожи, и не только это выдавало их женно. Ну конечно же, это Тённис. Но почему его окликали странно: «Пятерка»? Старшего из сыновей Йонаса, Валентин сидел по другую сторону стола и, когда их взгляды встретились, помахал рукой.

Справа и слева от Йоханнеса расположились женщины, мужщины, дети. Его взгляд скользнул по нарядным платьям женщин, которые, словно белые клавиши рояля, перемежались черными костюмами мужчин. Дети сидели так низко, что их лица не всегда были видны за цветами, украшавшими стлол.