Братья

Она встала на колени перед тониром: у нее это была вырытая в земле яма где-то в метр шириной. Рядом располагались разделочная доска, щедро посыпанная мукой, и еще одна — для готовых лепешек. Пока угли набирали жар, Сирануш раскатывала тесто, пришлепывала его к глиняным стенкам тонира и разглаживала рукой в рукавице. Тесто ложилось на стенку, как простыня на кровати, а предыдущий пласт уже пузырился черными пятнами. Старуха ловко отдирала готовые пласты и складывала на доску. Работа шла беспрерывно, и вскоре на доске уже высилась приличная гора готовых лавашей.

«Надо же, крутится как молодая», — думал Аво, восхищенно наблюдая за руками Сирануш.

А та продолжала свои нехитрые действия: раскатывала, сплющивала, раскладывала, прихлопывала, раскатывала… и так далее.

— Черные пузырики, пузырики мои… Что, видно вам, где во мне горит огонь? — напевала она.

Аво замер, наблюдая за старухой. Но тут молоток заскользил вниз и с глухим стуком упал на землю.

Сирануш подняла голову и увидела парня.

— Эй, верзила! Что ты там делаешь? А где брат твой, Рубен? Что, неплохо у меня получается, правда? Причем само по себе.

— Да, впечатляюще, — отозвался Аво.

— Спустись-ка сюда, — крикнула Сирануш.

Аво спрыгнул вниз и подошел к тониру. Уселся напротив старухи — сквозь огненное марево печи та казалась ему быстро мелькающим темным пятном.

Сирануш, не прерывая беседы, продолжала лепить тесто.

— Вы снова встретитесь, — сказала она.

Она имела в виду Рубена — он что-то давненько не попадался ей на глаза.

С момента отъезда брата и Мины прошло уже две недели. Аво не пригласили на вокзал — он пришел сам. На перроне стояла мать Рубена и родители Мины. Утро выдалось на удивление ясным, и вчерашние лужи, скопившиеся между шпалами, сверкали почти нестерпимо. Мина сразу села в вагон. Сначала они доедут до Еревана, а уж оттуда самолетом в Париж. Родители девушки обступили Рубена, давая указания насчет дочери. А его мать отошла в сторону — она-то первой и заметила Аво. Но стоило ей махнуть рукой, подзывая Аво к себе, как Рубен резво заскочил в вагон, едва не уронив с носа очки. Аво показалось, что они неминуемо упадут на бетон перрона, но Рубен ловко подхватил их на лету. Похоже, он и сам немало удивился своему проворству, проверяя, цела ли оправа.

— Вы снова встретитесь, — повторила Сирануш.

В ее голосе прозвучали возвышенные нотки, даже какая-то выспренность, что-то неестественное, как оттенок ее рыжих волос. Аво подумал было, что старуха имеет в виду не Рубена, а кого-то другого — его погибших родителей или Тиграна, а то и самого Всевышнего в Судный день.

— Тетя Сирануш, — тихо произнес Аво, мучимый чувством вины, — я не верю в Бога. Мне не хотелось бы проявить неуважение по отношению к вам, но и в ангелов я тоже не верю. Мне кажется, что в этом мире нет иной справедливости, кроме той, что творят люди.

— Ты слишком много общался с Рубеном, — покивала Сирануш. — Кроме того, ты мог бы быть и поскромнее, а не показывать, какой ты оригинальный мыслитель. Насколько я помню, у тебя вроде было чувство юмора.

Она раскатала кусок теста, чуть расплющила его и прилепила на стенку тонира.

— Вот так, значит, — сказал Аво. — Но это ваше ви́дение. Вы сами-то верите в то, что говорите?

— Ну… — отозвалась Сирануш, не отвлекаясь от работы. — Если бы ты видел то, что довелось видеть мне, то и ангелы показались бы тебе вполне реальными. Знаешь, когда видишь, как пытают и убивают людей прямо на улице, поневоле встаешь перед выбором. Либо ты начинаешь верить в Бога, который допустил такой ужас, и пытаешься понять, какое такое благо может случиться взамен сотворенного зла, либо понимаешь, что люди — скоты. Слишком большие скоты, чтобы говорить о какой бы то ни было цивилизации. Меня спас турок — здоровый амбал, страшный, как сама смерть. В феске… Благодаря ему я осталась жива и была признательна за это. Но потом я спросила его, что случилось с моей семьей, с моими подругами и близкими. Знаешь, что он сказал мне? Что никого из них никогда и не было, что все это мои грезы. Он сказал, что теперь я его сестра, что его семья стала моей семьей. У меня больше не было прошлого — только он и его родня. Но он спас мне жизнь… впрочем, нет… он спас мое тело. Мою жизнь он хотел стереть, уничтожить. Мне удалось бежать от него, и я не забыла своих родных. Понимаешь, когда я думаю о Боге, мне на ум всегда приходит этот турок. Спасибо за то, что я еще могу дышать, но все-таки будь он проклят!

Сирануш подмигнула Аво сквозь поднимающееся от тонира марево. Руки ее не останавливались — раскатывали тесто, плющили, шлепали в печь.

— У меня все еще есть чувство юмора, — произнес Аво, испытывая неодолимое желание надавать самому себе пощечин за то, как жалко и неубедительно прозвучал его голос. Он стыдился самого себя; впрочем, он ведь не хотел убивать Тиграна. С другой стороны, если он оказался способен на такое, то вся благость его намерений автоматически аннулировалась. Оставалось лишь залезть куда-нибудь повыше и спрыгнуть вниз головой.