Братья

— Спасибо, Рубен-джан.

В четыре часа утра дверь «Выстрела» была закрыта, а близлежащие улицы пусты. Таксист объяснил ему, что бар откроется только через час, но Рубен все равно потянул хромированную ручку и через секунду уже стучал кулаком в дверь. Та наконец распахнулась, в проеме показался молодой человек с седеющими волосами.

— Перестаньте стучать, пожалуйста, — сказал он.

— Я хотел бы поговорить об Аво Григоряне.

В руке человека болталась белая тряпка.

— Я не знаю такого, — сказал он.

— Я не из полиции. Мы были с ним друзьями.

— Вам же сказано — я не знаю такого.

Мужчина попытался захлопнуть дверь, но Рубен (он долго отрабатывал это движение в Европе перед зеркалом) распахнул пиджак и показал пистолет.

Лонгтин не так давно стал отцом. Однажды он заглянул в спальню и увидел свою жену, свернувшуюся на кровати клубочком и прижимающую к себе дочь. Жена напевала какую-то песенку, которую, как она потом объяснила, сочинила сама. Когда Лонгтин открывал дверь и впускал Рубена, у него в голове были лишь два милых ему образа. Он подробно описал внешность менеджера, который увез Аво с собой, и даже припомнил, как точно называется вид спорта, которым тот предложил заниматься его бывшему работнику. Кто теперь может знать, куда они двинулись, в каком штате их искать. Уж точно не Лонгтин, жизнь которого с рождением дочки не принадлежит ему одному.

Рубен, поблагодарив хозяина, вышел вон, залив бар потоком утреннего света, словно открыл дверь в мир.

Несколько позже в гостиничном номере зазвонил телефон. Рубен приглушил звук телевизора. Акоп Акопян интересовался, как идут поиски.

— Я подобрался совсем близко, — ответил Рубен. — Очень близко…

На самом деле он солгал. Он не понимал, чем отличается борьба, которой в детстве успешно занимался Аво, от рестлинга, который теперь стал его профессией. Ему невдомек было, насколько велика разница между спортом и тем шоу, что разворачивается на ринге. А когда наконец его просветил один человек из тренерского центра в Сан-Диего, Рубен столкнулся с тем, насколько индустрия профессионального рестлинга закрыта для посторонних глаз. Он пробовал выдавать себя за репортера или полицейского, но никто не желал с ним общаться. Это обстоятельство заставило Рубена потратить более года, чтобы найти хоть кого-то, кто мог бы хоть как-то приоткрыть завесу. Им оказался мелкий ярмарочный гаер из Кентукки.

— Посмотрим, получится ли связаться с этим твоим менеджером, — изрек он, и снова потянулось изнурительное пустое ожидание.

Рубен провел девять месяцев в Лос-Анджелесе, и в конце концов его вызвали в Париж. Местом встречи был указан некий джаз-клуб, где на его имя был забронирован столик. Располагался он почти у самой сцены, и за ним сидел Акоп Акопян, внимательно следивший за дуэлью саксофонистов. Рубен подсел, но Акоп Акопян даже не взглянул на него. Музыканты продолжали играть мелодию за мелодией, как бы побуждая солистов к новому поединку. Рубену ничего не оставалось, как повернуться к сцене и обратиться в слух.

Подошла официантка.

— Водку, — попросил Рубен.

Тем временем Акоп Акопян потушил свою сигарету и заказал коньяку. На столе перед ним уже стояло четыре пустых бокала.

Оркестр заиграл балладу. Зашуршали щетки по тарелкам, потекли басовые ноты, хриплое дыхание тенор-саксофона сопровождалось приглушенным фортепиано. Тягучая, словно стелющийся осенний дым, музыка потекла в зал, обволакивая слушателей.

Рубен почувствовал, как кто-то прикоснулся к его локтю, выступавшему за край стола. Он подумал, что это официантка, но, оглянувшись, увидел перед собой картонную подставку для пива, на которой было нацарапано по-армянски: «Твой брат — не единственный. Нас раскалывают изнутри. Ты со мной?»

Оркестр почти замолк, предоставив басисту сыграть соло на фоне фортепьянной россыпи. Щетки продолжали шипеть, легонько касаясь тарелок. В зале понемногу оживали звуки — зазвенел лед в стаканах, послышалось чирканье спичек, смутные шепотки губ…

Босс впервые за весь вечер взглянул на своего подчиненного. В облике Акопа Акопяна что-то изменилось. Он казался лет на десять старше того харизматичного молодого идеалиста, с которым Рубен пять лет назад познакомился в этом городе. Морщины меж бровей сделались глубже, нос заострился, отчего отбрасываемая им тень выглядела идеально треугольной. При этом Акоп не проронил ни слова. Алкоголь и совершенно спокойное выражение лица напомнили Рубену тот вечер, когда его отец напился и сжег все книги в доме.

Прочитав послание, Рубен кивнул, попытавшись передать всю свою готовность идти до самого конца. Акоп Акопян снова потянулся к картонке и вывел на ней лишь одно слово: «Доказательства?»

Басист перешел на размеренный шагающий ритм, а саксофонист взял высокую дрожащую ноту на одном дыхании. По лицам музыкантов катился пот, а сами они казались сотканными из воздуха.

Когда музыка стихла, Акоп Акопян стал аплодировать, и к нему присоединился Рубен. Он понял — чтобы доказать свою преданность, чтобы выиграть время для дальнейших поисков Аво Григоряна, ему придется выполнить какое-то поручение босса.