Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Это подожгло Василия Львовича, который только и слышал: «Как он очарователен!» Но Филистри уморителен. Предлагают слово «corbeau» [ворона]. 1-е действие – играет валторна; 2-е – Ухтомский молодой является щеголем, смотрится в зеркало, поправляет галстух и проч.; 3-й акт: заставляют дверь ширмами. Вдруг из-за них является на четырех лапах чудовище, – кто же это? Василий Львович, в обыкновенном своем костюме, насилу дышит. Ха-ха-ха! Кто говорит: «Это медведь, нет, баран! Нет, теленок!» Вдруг из-за ширм показывается милая головка Филистри, подвязанная платком, с куском хлеба во рту. Василий Львович делает ему глазки; при словах сих Филистри себя не чует от радости, разевает клюв и роняет добычу. Толстый Василий Львович, измученный своим неудобным положением, дрожа от приступа подагры, хватает добычу и с превеликим трудом выбирается за дверь. Филистри намекнул, что роль лиса полагается Василию Львовичу – как самому тонкому и остроумному человеку общества. Василий Львович был весьма польщен и согласился, прибавив: «А он будет делать ворону! Ге? Э?» Все – ха-ха! Но вышло, что Василий Львович остался в дураках, а не Филистри. Ворона обманула лисицу, это на изнанку басни. После ужина тотчас разошлись по домам; в 12 часов я бы уже спал, ежели бы не мешал мне Василий Львович своим несносным храпеньем. На другой день в 12 часов был я уже в Москве.

Видел ли ты 22-го лунное затмение? Оно здесь было видно во всей своей красоте. Я нарочно поехал в Английский клуб, чтобы не проспать: играл в бильярд с Киселевым. После полуночи стало показываться черное пятно в верхней части, все умножалось, а в два часа с четвертью луна была во тьме. Славно можно было наблюдать, ибо погода была очень ясная. Я тебе рассказываю, а ты, может быть, видел еще лучше меня.

Обращаюсь к твоему № 42, писанному с того острова, где некогда греки стояли на часах у покойного графа А.И.Пушкина[68]. Великое это будет счастье для Костаки, ежели попадет к Воронцову: этот не посмотрит на родство его с тобою, не станет баловать, а сделает из него человека. Мне Вася рассказывал, как граф был к нему строг, сначала ничего не спускал и давил работою, а там сделался его не начальником, а другом, найдя способности и добрую волю. Сию минуту прислал мне Рудин почтовую книгу для Москвы, своего сочинения. Это хорошо! И мне кажется, что этих более разойдется, нежели петербургских. Здесь есть у Пачимади и реляция греческой победы на море; я ее еще не читал, но сердце мое оною веселится. Ах! Но ведут ли сии победы к чему-нибудь окончательному? Не думаю; а все-таки лучше, чтобы греки били басурманов, нежели наизворот. Вяземский уехал в Калугу, где Полуэктов дает Сакену пир, то есть давал 22-го: сегодня должен быть назад. От меня теперь Жихарев выходит.

Просил совета. Князь Дмитрий Владимирович за ним волочится и дает ему место председателя Уголовной палаты. Я советую служить с таким прекрасным начальником. Буду его князю рекомендовать, когда увижу.

Константин. С.-Петербург, 25 июля 1822 года

Отобедав здесь с Манычаром поранее, пустились мы в путь в 4 часа ровно и нашли всю дорогу наполненною экипажами всякого рода и пешеходами всякого пола. Мы, конечно, поехали последние из города и тут, по большей части, принуждены были следовать за веревкою экипажей. На четвертой версте Петр, который сидел у нас впереди, кричит: «Стой, стой!» Что такое? Сзади человек упал, и подлинно, так шлепнулся, что насилу подняли. Вышло, что он мертво пьян; к счастью, нашли извозчика, отправили его в город, и после того уже никаких приключений трагических с нами не было.

В Стрельне я нарядился в башмаки и мундир, напудрился и поехал далее. В Петергофе Манычар пошел тотчас в сад волочиться, а я в маскарад, куда насилу пробился. До выхода императорской фамилии успел я переговорить со всеми, с кем нужно было, как то: с князем Волконским о путешествии, с графом Кочубеем (которому переданы бессарабские дела, бывшие доселе у графа Каподистрии) о землях для тестя, с графом Литтою и Кампенгаузеном о новом обществе для перевозки вещей и товаров, с графом Нессельроде о новых господарях, назначенных в Молдавию и Валахию (в первую – Стурдза, а во вторую – дядя Марицы, родной брат покойной Афросиньи Дмитриевны, Григорий Гика), и проч. и проч. Тут было хорошо, просторно и не жарко; а как вышел двор, надели шляпы и следовали за ними, где была публика, то чуть было и я не крикнул. Народу было очень много, а залы невелики. Праздник был славный; так как главное в нем – иллюминация и гулянье в линейках, то и недолго продолжался: в 10 часов пошли ужинать, протанцевав несколько польских.