Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Очень сожалею, что Воронцов не на Москву едет. Мы бы ему задали пирушку от доброго сердца. То, что государь ему сказал касательно почт и тебя, очень меня радует, а тебя должно поддерживать духом и ободрять.

Вчера видел я доброго Сакена в опере: говорили о тебе; он подлинно помолодел. Я ему сказал: «Мой брат прав, и я вас уверяю, что нахожу ваше превосходительство помолодевшим на десять лет». Он отвечает, смеясь: «Что мне от того, что вы так говорите? Вот ежели бы хорошенькие женщины мне так говорили и я мог бы им доказывать, что они не ошибаются». Наша опера ему понравилась. Он сидел в ложе Юсупова. Ну как его сравнить с татарским князем, который его моложе годами! «Золушка» шла славно, и я наслаждался. Сегодня большие маневры для Сакена. Кажется, будет Вриенское дело. Все туда собираются.

Александр. Москва, 20 июля 1822 года

Я так и думал, что добрый наш Каподистрия воспользуется свободною минутою, чтобы ехать к водам, но, видно, не решил еще – куда. Ежели в Карлсбад, то очень ему Волков обрадуется. Юлия Александровна должна уже быть у вас. Ты поедешь ли на петергофский праздник? А я праздновать буду 22-е в Валуеве, куда дал слово Пушкиным быть и куда еду с Василием Львовичем. Ваня что-то нахмурен. Дела его с мадамою его все еще не кончены. Никто не знает правды, а Василий Львович мне сказал на ухо яко величайшую тайну: «Я вам расскажу все это дорогою, когда поедем в Валуево». Вяземский пишет мне, что план свой переменил: едет 22-го в Калугу с Полуэктовым. В понедельник будет сюда, а во вторник отправляется в Макарьев, на ярмарку. Вот тебе и Одесса!

Александр. Москва, 21 июля 1822 года

Насилу вырвался от Асламбегова. Сели довольно поздно обедать, сидели долго за столом, ели и пили много. Попандопуло любезничал, его порядочно напоили. После сели на балкон пить кофе и курить, но гроза и сильный дождь погнали нас в комнату; принялись за другое ремесло: за вист, а в зале одна мамзель начала играть на фортепиано, а прочие пустились танцевать. Попандопуло плясал вприсядку и показывал, какие французские танцовщики и танцовщицы делают па в балетах в Париже. В эту минуту входил в залу греческий иеромонах, он его подхватил и хотел его заставить играть роль Биготтини и Нобле. Насилу вырвался я оттуда в 9 часов: надобно было завезти домой Осипова.

Александр. Москва, 24 июля 1822 года

В субботу, как писал я к тебе, отправились мы с Василием Львовичем в Валуево. Только что мы вышли из кареты, пошел дождь, который сутки целые не переставал идти. Это помешало фейерверку, иллюминации, прогулкам и народному увеселению. Из комнат не выходили, сидели в них, как птицы в клетке, и вообще не очень было весело, да и не было никого, кроме домашних и нас двух, Четвертинского с женою (они в одной версте от Валуева) и славного Филистри. У молодой графини болела голова целый день. Ваня тут как чужой ходит, не говоря ни слова. Он более походит на генерала, приехавшего отдать отчет военному суду, нежели на молодца, подхватившего прелестнейшую невесту в России.

Обед был очень хорош. При шампанском Филистри вдруг встал и говорил французские стихи, сочиненные им тут же. Кроме сего, вот стихи итальянские – его же работы. Как прочел он стихи за столом, то я послал Ване сказать, чтобы он готовил 500 рублей поэту. Покраснел и закряхтел. После обеда я к себе отретировался курить, а там посадили меня в вист по 20: я выиграл у Хитрово 18 рублей, да у Урусова 20 рублей. В 8 часов начался род бала, но так как не клеилось от недостатка кавалеров, то созвали всех девушек, пустились играть в жгуты, кольцо и проч. игры. Потом Варенька подала хороший голос делать живые шарады. Ну, уже тут мы посмеялись, и Филистри был чрезвычайно мил. Думали его подкузьмить, а вместо того он Василия Львовича посадил в ремиз. Сперва делали Орфея. Первый акт «or», 2-й «fée», 3-й «Orphée». Тут пришел Филистри с гитарою, венком на голове, плащом из шали и запел: «Потерял я свою Эвридику», – и кончил стихами в похвалу графини Марьи Алекс.; все очень аплодировали.