Вчера является милый Люцероде. «Я пришел проститься с вами и поблагодарить за все ваши знаки внимания». – «Как так?» – «Ну, да ведь завтра я еду в Санкт-Петербург. Боюсь не застать императора, если его императорское величество снова отправится в какую-нибудь поездку по России». Я его просил сблизиться с тобою; ты, верно, будешь доволен его знакомством: милый, кроткий, скромный и добрый человек. Все его здесь полюбили, и я очень благодарю Вяземского за это знакомство. Он в восхищении от нашей Белокаменной. Как он хорошо по-русски говорит!
Утро сегодняшнее самое приятное для меня, ибо имею известия приятные ото всех вас: от тебя, от Наташи, от Ольги и Кости. Письмо сего последнего чрезвычайно меня тронуло и почти бы обрадовало без лени его к математике; но и то правда, что без лени этой не был бы он призван к великому князю и обласкан так его высочеством. Я говорю «обласкан», ибо истинно отеческие упреки и выговоры его почитаю я величайшим доказательством милостей его к моему Косте. Я буду ему очень пространно писать, видя в настоящем обстоятельстве эпоху для Кости решительную и важную. Он имеет случай заслужить покровительство и ласку великого князя на всю свою жизнь. Фортуна сама к нему лезет, не надобно отвергать ее объятия.
Ежели все пойдет хорошо у Кости, то две великие получит он выгоды: первое – он докажет великому князю, как сильно могли действовать над ним слова его, это не может не быть приятно его высочеству, а потом – что имеет твердый характер, что может все преодолеть, ежели только захочет; а второе и главнейшее – что проложит себе точно дорогу, имев счастие обратить на себя милость и внимание великого князя, а это большой шаг и к милости государя. Все это поставлю я на вид Косте. Письмо его чрезмерно меня порадовало, и я так тронут милостями великого князя, что не стану прежде трех дней писать его высочеству, чтобы в избытке чувств не наговорить ему что-нибудь. Вообрази (тебе, я чаю, все это передал наш солдатик), что великий князь приказывал себе особенно рапортовать каждый месяц о Косте и еще сказал: «И я сведения сии буду посылать в Москву». Велит ли мне Бог когда-нибудь поквитаться с великим князем? Государю хоть служу, сколько дано и сил, и умения, и усердия, но с Михаилом Павловичем не то.
Напрасно ты не съездишь к князю Александру Николаевичу Салтыкову. Не примет – его дело. Он и здесь в свет не ездил, но все-таки лучше видать его. Он к нам был всегда хорош.
Говорят, поддели английский магазин на несколько тысяч. Кто-то приехал в мундире, выбрал разных вещей для больной своей жены и просил прислать к ней – близко, в трактир «Лондон», – с кем-нибудь из посыльных, называясь графом Ламсдорфом. Тот является. Девка с мнимым Ламсдорфом выходит и говорит своему барину, что к барыне нельзя теперь войти. Он, чтобы англичанину не дожидаться, берет у него вещи, входит в спальню, и кончается тем, что он и девка исчезают чрез заднюю лестницу. Подождав с час, англичанин вглядывается в мнимую спальню – нет никого, далее видит лестницу и догадывается, что его обманули. Пошел к хозяину; тот говорит, что не знает жильца, что он за час пришел посмотреть квартиру, дал задаток и сказал, что пойдет за паспортом, вместо того скорее в английский магазин и успел еще обокрасть. Посмеюсь над ними: кажется, они очень осторожны, а тут схватили тысячи на четыре, говорят, убытку.
Письма к Филарету и Вяземскому доставлены. Я видел первого в среду у князя. Князь его спрашивал, часто ли он тебя видит; он отвечал, что нет. Князь сказал: «Очень занят должностью». Филарет прибавил, что, когда он служил в Симонове, ему сказали, что твоя жена там; он хотел с ней поговорить, но, пока болтал с иностранцем (вероятно, Люцероде), она уехала.
Второй раз преосвященный Филарет мешает моему докладу. Хорошо еще, что приехал под конец, когда дело шло о представлениях к наградам, но все-таки не дал мне кончить 3-й округи: большая половина осталась на будущую среду.
Вчера получил от тебя экземпляры биографии Волкова, сегодня разошлю. Кажется, и Бенкендорф приехал из Ревеля, куда ездил за женою. На место принца Александра Вюртембергского назначен граф Толь. Выбор хорош. Не понимаю, где засел Манычар. О нем ни слуха ни духа. Должен бы, кажется, уже быть здесь. Хоть бы написал словечко, а то ни я, ни братья его Павел и Андрей ни слова не получили.