Братья Кеннеди. Переступившие порог

В разгар замешательства Кеннеди 14 июня выступил в сенате с тщательно подготовленной программной речью. «Я не собираюсь возвращаться к печальной истории с У-2», – начал он. Провал совещания в верхах был подготовлен не полетом Пауэрса, а тем, что «мы не сумели в последние восемь лет создать позиции силы, необходимые для успешного ведения переговоров». Если кампания 1960 года выродится в состязание, «какая партия является партией войны, а какая – партией умиротворения, или какой кандидат может сказать американским избирателям то, что им угодно слышать, а не то, что им нужно услышать, или кто мягок к коммунизму, или кто наиболее непримирим к иностранной помощи, тогда, на мой взгляд, нет большой разницы, кто победит в июле и ноябре».

Он привел обычный тезис: у республиканцев нет политики. «В качестве замены ее Эйзенхауэр попытался улыбаться русским, госдепартамент хмурился им, а Никсон делал то и другое. Ничто не помогло… Задача заключается в восстановлении нашей мощи и мощи свободного мира, с тем чтобы доказать Советам – время и ход истории не на их стороне, баланс сил в мире меняется не в их пользу». Затем Кеннеди начертал программу из двенадцати пунктов, на которой, в сущности, базировалась стратегия «гибкого реагирования», положенная в основу внешнеполитического курса администрации демократической партии с 1961 года.

Необходимо иметь превосходящие ракетно-ядерные силы; решительным образом расширить обычные вооруженные силы; укрепить НАТО; увеличить помощь развивающимся странам; по-новому вести дела со странами Латинской Америки и Африки; решительнее проводить политику в германском вопросе, включая Берлин; вносить раскол в социалистический лагерь; пересмотреть политику в отношении Китая; заняться проблемами разоружения, а главное – строить «более сильную Америку».

Заключая речь, Кеннеди сказал: «Америка сегодня, заявил вице-президент в субботу национальному комитету своей партии, является самой сильной военной державой, самой сильной экономической державой с самыми лучшими системой образования и учеными на нашей земле». Кормить американский народ в предстоящие месяцы такими утверждениями, сводить положение нашей страны к все более и более громким речам, держа все меньшую и меньшую дубину, – значит пожертвовать долговременными нуждами нации в пользу краткосрочных иллюзий безопасности». Речь задала тон предвыборной кампании демократов.

***

11 июля открылся конвент демократической партии в Лос-Анджелесе. 4509 делегатов, 4750 журналистов. С ними родственники, знакомые. Всего в город съехалось 45 тысяч человек. Радостная толпа встретила Кеннеди на аэродроме. Едва он сошел с самолета, как громадный человек в коричневом костюме схватил Джона за лацканы пиджака и привлек к себе. Толпа восторженно заревела – дружеские объятия! Полиция определила точнее: душевнобольной! И с трудом вырвала помятого, побледневшего кандидата из медвежьих объятий.

Кеннеди все до единого явились в Лос-Анджелес. Но на банкете, данном семьей делегатам конвента, председательствовала мать, отец не появлялся. Он прятался на вилле, тайком снятой для него. На улицах гремели оркестры, проходили шумные демонстрации. Лос-анджелесцы несли и такие лозунги: «Молитесь, христиане! Мы хотим богобоязненного человека, а не человека, управляемого из Рима или Москвы». Опять прямой намек на Кеннеди. Он огрызнулся: «Что, я потерял право быть президентом 42 года назад в церковной купели?»

Когорты партийных активистов тепло рекомендовали делегатам избрать кандидатом в президенты либо Э. Стивенсона, либо Л. Джонсона. Последним очень хотелось в Белый дом, только никак не могли договориться, кто же из них будет вице-президентом. Л. Джонсон, официально выдвинувший свою кандидатуру 5 июля, великодушно сообщил, что «не может допустить, чтобы рядом со мной вертелся 42-летний парень, пусть вице-президентом будет Эдлай (Стивенсон)». Он задавал риторический вопрос: «Не решен ли исход в какой-то задней комнате, и остается только объявить об этом делегатам?».

Руководитель кампании по выборам Джона Роберт Кеннеди не прятался, он был на виду. Приказывал, кричал, что капрал на плацу, уговаривал, запугивал. Люди Роберта надзирали за картотекой, в которой значилось 3200 человек из участвовавших в конвенте. С ними поддерживался прочный контакт. Английский журналист, увидев Роберта, исступленно бранившего какого-то политика, обратился к жене Роберта Этель: не будет ли она возражать, если мужа сравнят с «индейцем, собирающимся снять скальп?». «Нисколько, – отозвалась Этель, – именно это он обычно и делает!». Другие наблюдатели смотрели на Роберта куда менее вежливыми глазами, заключив, что он человек резкий, нетактичный, беспощадный. Но никто не отрицал энергию, с которой он пробивал дорогу старшему брату.