Братья Стругацкие

Далее, на вопрос корреспондента Хармонтского радио, что же является самым важным открытием за тринадцать лет изучения так называемых Зон Посещения, нобелевский лауреат честно и четко отвечает: разумеется, сам факт Посещения! Именно этот факт сам по себе является не просто самым важным открытием, сделанным учеными за последние тринадцать лет, он, этот факт, является вообще самым важным научным открытием, сделанным за все время существования человечества. «Не так важно, кто были эти пришельцы. Не важно, откуда они прибыли, зачем прибыли, почему так недолго пробыли и куда девались потом. Важно то, что теперь человечество твердо знает: оно не одиноко во Вселенной. Боюсь, что институту внеземных культур уже никогда больше не повезет сделать более фундаментальное открытие».

Профессиональный советский (и не только) «фантаст» и занялся бы после такого сообщения загадочными «пришельцами» — подсчетом их жвал и псевдоподий, агрессивностью, жуткими описаниями уничтоженных городов и пущенных в распыл жизней и технических средств; но это — обычный профессиональный «фантаст», а братья Стругацкие давно уже не были обычными, они давно отошли от общепринятых канонов жанра. Такие книги, как «Страна багровых туч» или «Стажеры», остались в далеком прошлом («Малыш» не показатель; «Малыш» — короткий отдых в пути), мир Стругацких кардинально изменился. И страну «суконного реализма» они теперь воспринимали иначе, потому что во многом любимый ими Герберт Уэллс оказался прав: реалии, именно реалии и только реалии определяют наше воображение!

Из нескольких Зон Посещения сталкеры — охотники за необычным — с чудовищным риском для себя таскают чудовищно непонятные вещи. Нечеловеческие. Неземные. Какие-то вечные аккумуляторы, какую-то «зуду» («Я эту „зуду“ переношу плохо, у меня от нее кровь из носа идет»), «черные брызги», «браслеты», «губки», «газированную глину», «пустышки». «Сколько я этих „пустышек“ на себе перетаскал, — признается сталкер Рэдрик Шухарт, — а все равно, каждый раз как увижу — не могу, поражаюсь. Всего-то в ней два медных диска с чайное блюдце, миллиметров пять толщиной, и расстояние между дисками миллиметров четыреста, и, кроме этого расстояния, ничего между ними нет. То есть совсем ничего, пусто. Можно туда просунуть руку, можно и голову, если ты совсем обалдел от изумления, — пустота и пустота, один воздух. И при всем при том что-то между ними, конечно, есть, сила какая-то, как я это понимаю, потому что ни прижать их, эти диски, друг к другу, ни растащить их никому еще не удавалось».

Фантастический антураж повести невероятен. Это настоящий карнавал находок.

Как всё это придумывалось? Как всё это приходило в голову?

«Не знаю, — писал Борис Натанович Г. Прашкевичу (8. Х.2010). — Понимаю, что по сути — это фундаментальная проблема любого творческого процесса; разобраться, откуда, как и почему берется, чрезвычайно важно (может быть, даже — практически важно). Десятки раз слышал этот вопрос от читателей, сам пытался в нем разобраться, но ничего содержательного ответить не мог (ни себе, ни другим), кроме: „Из пальца. С потолка. Очень редко — из счастливого сновидения“. Очевидно, что есть у нас в мозгу механизм, способный порождать картинки и, более того, подписи под этими картинками. Но как работает этот механизм, почему иногда так энергично, легко, продуктивно, а спустя всего лишь час — так вяло, вязко, словно это некий черновик воображение пишет, где больше ошибок, чем проб? Не зная ответа, я тем не менее почти уверен, что механизм этот, по сути, одинаков у всех. И если бы мы с Вами знали необходимые слова, то описывали бы работу этого механизма всегда одинаково. Это как, скажем, прыжки в высоту. Одному дано еле-еле преодолеть полметра, а другой сразу взлетает выше двух. Но механизм тем не менее работает у обоих одинаково — мышцы, связки, сосуды, — только в меру способностей и возможностей, ну и тренированности, конечно. А поэтому, дорогой Г. М., хотите узнать, как работает машина воображения у меня, — посмотрите, как она работает у Вас: у меня — так же…»

Нобелевский лауреат Валентин Пильман объясняет: