Братоубийцы

До сих пор не сподобил его Господь лицезреть подвижника со Святой Горы, и теперь Кириакос смотрел и не мог насмотреться на это потное тело, на свисавший с макушки пучок, на широченные афонские ноги; с жадностью вдыхал, раздувая тонкие ноздри, запах афонского пота.

Погруженный в экстаз, Кириакос не сразу ответил. Монах раздраженно повторил вопрос:

– Я тебя спрашиваю: что за человек ваш поп?

Кириакос проглотил слюну, огляделся, не слышит ли кто-нибудь, понизил голос:

– Да как тебе сказать, святой отец? Страх и ужас: ни с кем не водит компании; что ни скажешь, что ни сделаешь – все он кривится, все ему не нравится. Ну, что ты скажешь? Самого Бога за бороду таскает! Святой он человек, но несносный. Так и знай, святой отец.

Монах почесал затылок.

– Лучше, значит, – сказал он после минуты раздумья, – с ним не связываться. Закончу всё побыстрее и уеду.

Он прислонился к стене кофейни, простонал:

– Устал я, брат мой... Как тебя зовут?

– Кириакос, я деревенский глашатай, но хочу стать попом, вот уж и волосы отпустил.

– Устал я, брат Кириакос. Тяжелое дело поручила мне Благодатная: три месяца вожу я по городам и селам Ее святой Пояс, остались от меня кожа да кости, истаял весь, – сказал он, указывая на брюхо и на двойной подбородок.

Он перекрестился, закрыл глаза.

– Вздремну-ка я, пока придут православные на поклонение. А ты, Кириакос, смотри, сын мой, не подпускай никого к корзинам.

Присел Кириакос на корточки, не в силах отойти от святого посланника Божия, впитывая в себя благодать, и чувствовал, как входит она через глаза, через ноздри, через уши – монах начал уже похрапывать – и вдруг подскочил, как ужаленный: отец Янарос стоял перед ним и брови его, страшно ощетинясь, ходили ходуном.

– Плохо, очень плохо готов ты к священству, Кириакос, – налетел он на него с гневом. – Ты что мне его, притащил сюда в деревню?

– Я притащил? – пролепетал бедный Кириакос. – Он сам приехал, батюшка.

– А разве не твоя милость кричала о нем на площади?

Отец Янарос стукнул посохом о землю, толкнул им афонские ножищи.

– Эй, святой отец, проснись, хочу сказать тебе пару слов!

Монах открыл выпученные глаза, увидел священника и все понял.

– Привет тебе, отец, – сказал он.

– Что тебе надо в моей деревне?

– Меня послала Благодатная, – сказал монах и показал на серебряный ковчег. – Я иду туда, куда Она меня посылает.

– И меня послала Благодатная сказать тебе: убирайся. Бери свой ковчег, корзины, осла, снадобья – и убирайся!

– Пресвятая Дева...

– Молчи! Не оскверняй святое имя Матери Божией. Если бы Она тебя послала, Она бы нагрузила тебя пшеницей, и маслом, и одеждой со Святой Горы – всего этого у монахов в избытке, – и ты бы привез и разделил это среди людей, потому что ходят они голые, босые и умирают с голоду. Но нет! Ты хочешь вырвать у них изо рта последнюю крошку хлеба, что у них осталась. Молчи, говорю! Был и я афонцем, раскусил ваши хитрости, лицемеры, бездельники, святотатцы!

Он схватил монаха за руку,

– И что за речи ты здесь вел, а? «Убивайте, убивайте». Так повелела тебе Богородица? Для этого, стало быть, вошел сегодня в Иерусалим Сын Ее на распятие? Иуда! Доколе будешь предавать Христа?

Он нагнулся над ним, дрожа как безумный:

– Иуда! Иуда!

А в это время народ уже снова собрался на площади. Сняв шапки, молча, со страхом смотрели они на серебряный ларец, стоявший на помосте. Каждый держал в руке или в шапке луковицу, или горсть пшеницы, или клочок овечьей шерсти – всё, что у него было, чтобы поднести в дар Пречистой. У одной женщины ничего не было, и она сняла с головы платок; какой-то старик принес древнюю монету, которую он нашел, перекапывая поле. Повернулся отец Янарос, взглянул на народ, и сердце у него сжалось.

– Дети мои, – сказал он, – поклонитесь Святому Поясу, но ни зернышка не давайте монаху. Вы бедны, вы голодаете, голодают ваши дети, а Пречистая не имеет нужды в подношениях. Разве Она возьмет у вас что-нибудь? Да Она подаст вам! Почему зовут Ее Матерью рода христианского? Разве может Она видеть, как голодают дети Ее – и не протянуть милосердную руку Свою, чтобы дать им кусок хлеба? И вот теперь святой этот человек, пришедший в нашу деревню, чтобы наполнить корзины и уехать, увидел нашу бедность, увидел изголодавшихся детей, бежавших за ним, – и сердце у него заболело. Разве он не верный служитель Пречистой? Разве не царит Пречистая в его сердце? Разве нуждается он в обильных кушаньях и в благоденствии? Давно уже презрел он блага суетного мира сего и ушел на Святую гору обрести благодать... И вот заболело у него сердце о нашей беде, и решил он – да воздаст ему Господь! – разделить между вами все то, что собрал до сих пор в других деревнях, то, что лежит в его корзинах.