Братоубийцы

Впервые в те дни увидели мы, что капитан наш смеется и смотрит на нас, словно и мы люди. У него изменилось лицо, он каждый день брился, лучше одевался; сапоги блестели, как зеркало. У него изменились и голос, и походка. Но мы никогда не видели, чтобы смеялась его жена; с каждым днем лицо ее все мрачнело, и когда взгляд ее падал на нас, он был сумрачен, холоден, полон ненависти. И однажды ночью она открыла дверь и ушла в горы.

Косолапый плут Стратис принес нам эту новость, заходясь от смеха. Он вошел, напевая песенку, прошелся по казарме, насвистывая: «Улетела моя птичка, улетела. Улетела – больше не вернется». «Мы погибли, – пробормотал мой друг Васос. – Теперь он нас не оставит в покое, пока всех нас не перебьют. Война день и ночь!». Он замолчал задумавшись, а потом повернулся ко мне и шепнул тихо-тихо, чтобы никто не слышал: «Слушай, Леонидас, меня не волнует, убьют меня или нет, клянусь тебе, не волнует. Мне бы знать: ради чего убьют? А я не знаю. Ты знаешь?» Откуда мне знать? Что ему ответить, любимая? Ведь это самая большая пытка.

12 февраля. На рассвете тревога. Мы оцепили деревню, чтобы никто не убежал. Приказ взять всех, у кого есть родственники в партизанах: родителей, братьев, жен – и бросить их за колючую проволоку, в глубокую яму за деревней. И вот рано утром мы пошли по домам, стали хватать старух, стариков, женщин. Плач поднялся над деревней. Они цеплялись за двери, за окна, за срубы колодцев, так что нельзя было оторвать. Мы били их по рукам прикладами, рвали рубахи и пиджаки, оттаскивая их, ранили нескольких, пока наконец не удалось выстроить их в ряд и загнать в яму. Вначале сердце у меня сжималось и к горлу подступали рыдания: не мог я видеть несправедливость, не мог слышать их плач. Старухи-матери смотрели на меня с ненавистью, поднимали руки к небу и проклинали. Я тащил их, а мне хотелось припасть к их иссохшей груди и зарыдать вместе с ними.

– Что мы сделали? Почему нас бросают за проволоку? В чем наша вина? – кричали они.

– Ни в чем, ни в чем, – отвечал я им. – Нет вашей вины. Пойдем.

Но мало-помалу (что ж это за грязное и опасное животное, что зовется человеком?) я рассвирепел. Изображая притворную ярость, я, вопреки своей воле, в самом деле разъярился: в бешенстве стал бить прикладом по рукам, судорожно цеплявшимся за двери, стал оттаскивать женщин за волосы, топтать детей тяжелыми ботинками...

14 февраля. Снег, снег... Горы и дома укутаны снегом. Исчезло уродство деревни, стало призрачной, сказочной красотой. Заснеженное тряпье, висящее на веревке – какое чудо! А издохший жеребенок, весь засыпанный снегом? Какие прекрасные изгибы, какие нежные краски: розовые утром, голубые в полдень, сиреневые вечером. А тишина и покой лунного света?! Как прекрасен заснеженный мир! Какое было бы счастье, если бы не было войны и мы шли вдвоем, Марио, по этим заснеженным горам в толстых башмаках, в теплых куртках, в шерстяных шапочках, закрывающих уши; а вечером мы пришли бы в маленький домик, и там нас ждала бы горячая ванна и накрытый стол, рядом с горящим очагом, и дымился бы суп в глубоких мисках!

Кто был тот великий завоеватель, что владел всем миром, а в смертный час свой простонал: «Трех вещей мне всегда хотелось в жизни: иметь свой домик, женушку и горшок с душистым базиликом. И никогда у меня их не было!»? И правда, любимая, что такое жизнь? Как мало нужно человеку, чтобы стать счастливым. А он идет и гибнет ради великих призраков... Сколько раз охватывало меня желание бросить винтовку и убежать. Убежать – и вдруг оказаться на пороге твоей маленькой студенческой комнатушки, Марио! Я прикоснусь к твоей руке и буду молчать, и буду чувствовать тепло твоей руки в своей ладони. Прикоснуться к любимой руке – есть ли большее счастье в мире?

Но я никогда этого не сделаю. Я останусь здесь с винтовкой руках и буду воевать, пока мне не скажут: «Уходи». Почему? Из страха? – Из страха, и из стыда. И даже если бы я не боялся, я бы все равно не ушел. Великие страшные слова: долг, родина, мужество, дезертирство, бесчестье – связали меня по рукам и ногам и парализовали тот маленький теплый комочек мяса, что зовется моей душой.

16 февраля. Любимая моя, я хотел бы знать только одно, чтобы суметь вынести все то, что я вижу здесь и сам делаю – только одно: зачем я воюю? ради кого я воюю? Нам говорят, что мы –королевская армия, “черные шапки”, воюем здесь, чтобы спасти Грецию, и что наши враги там, в горах, “красные шапки”, воюют за то, чтобы разделить и продать Грецию. Ах, если, бы я только мог знать, если бы я мог быть уверен в этом. Тогда все получило бы оправдание: все наши зверства и все те беды, что мы сеем, убивая, изгоняя, поджигая, оскверняя. Тогда я бы отдал свою жизнь, не говорю – с радостью – без радости, потому что у меня есть ты, Марио, но, по крайней мере, – с готовностью. Я бы сказал: что ж, стану и я, как мои предки, костьми, потому что ведь написано, что из, костей выйдет свобода. Так говорит и наш Гимн.