Братоубийцы

– Господи, одни мы с Тобой это знаем, ангелы не знают. Мы с Тобой одно. Мы стали одно, помнишь, в тот святой день в Иерусалиме. Близился миг Воскресения. Храм набит битком, люди всех рас собрались здесь – белые, черные, желтые – и ждали, затаив дыхание, когда сойдет святой свет. Воздух потрескивал, искрился; все лица были охвачены огнем; чудо нависло над головами, словно молния. Женщины, падали в обморок, мужчины дрожали. Все глаза были устремлены на святую Гробницу, куда сойдет небесное пламя. И вдруг молнией озарился храм, сошел Бог, пал на толпу арабов и зажег пуки свечей в их руках. А меня, Господи, помнишь, охватило божественное безумие, и я стал кричать. Что я кричал? – не помню. На губах у меня заклубилась пена, у меня выросли крылья, я прыгал в воздух и вопил. Меня подхватили арабы, подняли на руки, и я полетел над головами людей, над горящими свечами; огонь охватил мою одежду, загорелась борода, волосы, брови; а мне было свежо и прохладно, и я пел свадебные песни моей родины. Закричали женщины, завернули меня в мокрое покрывало, вынесли во двор. Взяли меня священники, и три месяца боролся я с Богом и со смертью, пел, хлопал в ладоши. Никогда я не испытывал такой радости и такой свободы. Священники качали головами, думали, что я сошел с ума. Но я чувствовал, что тот огонь, паливший меня, облекавший меня, был Ты, Ты, Иисусе. «Это значит любовь! – кричал я. – Так сочетается мужчина с женщиной, а Бог с душою человека». С той поры – Ты знаешь это – мы стали одно, и я имею право смотреть Тебе прямо в глаза и говорить с Тобой, не опуская головы, я смотрю на руки мои – это Христос. Прикасаюсь к губам моим, к груди, к коленям – все Христос. Я и Ты – одно. Мы оба лежим на Плащанице, среди горных цветов и не воскреснем, пока не кончится братоубийство.

Отец Янарос весь пылал.

– Заговори со мной человечьими словами. Ты рычишь, но я не зверь и не могу понять, что Ты говоришь. Чирикаешь, но я не птица… И гремишь и мечешь молнии, а я не туча... Говори со мной человечьими словами.

Снова раскрыл он свой бесстыжий рот – и вдруг ноздри его вздулись: воздух наполнился серой. Испугался старик, забыл дерзкие слова, весь сжался.

– Идет... идет... – бормотал он, и колени его подогнулись. – Идет... вот Он!

И в тот же миг он почувствовал, как разодрались у него внутренности и полыхнула в них молния. Он услышал печальный низкий голос. Он узнал его – это было голос Христа. Он всегда говорит изнутри, из наших недр. И всегда говорит так – печальным низким голосом.

Пригнул старик голову к груди, услышал:

– Отец Янарос, говори, как подобает. Отец Янарос, говори, как подобает. Ты пришел спросить Меня. Спрашивай.

– Что мне Тебя спрашивать, Господи? – пролепетал старик, весь дрожа. – Что Тебя спрашивать? Ты все знаешь.

– Я все знаю, но я люблю слушать человеческий голос. Говори.

– Где на земле Греции Твои следы, Господи, чтобы мне идти по ним? Вот что я хотел у Тебя спросить. Где Ты? С кем Ты? С черными? С красными? Чтобы мне идти с Тобой.

Послышался печальный смех, и снова голос Христа:

– Где я? Каждый год ты Меня воскрешаешь и не знаешь, где Я? На небе!

Отец Янарос топнул ногой. Его снова стал охватывать гнев.

– Оставь небо, Господи, оставь, не пришел ему час. Еще связана душа моя с плотью, я еще живу, еще тружусь на земле, борюсь, бьюсь в поисках пути. Здесь, на этой земле, на этом клочке земли, что зовется Грецией, на этой греческой скале, что зовется Кастелосом. О Кастелосе говори мне, Господи, о несчастной этой деревушке, что навязал мне на шею. Сойди в Кастелос и укажи мне путь! Этой милости я у Тебя прошу – другой не надо. Укажи мне путь, Господи.

Скрестил руки отец Янарос на распахнутой потной груди, голос его звучал теперь тише, был полон мольбы.

– Господи, протяни мне руку, веди меня. Сдать мне деревню партизанам или нет? Слушаю я партизанского командира в горах, он хочет принести справедливость и хлеб, чтобы не голодали больше, чтобы не страдал от несправедливости мир – и беру его сторону, Спускаюсь в Кастелос, слышу, как этот свирепый капитан кричит о родине, о религии, о чести – и беру его сторону. Я в смятении. Одна только надежда у меня осталась. Это Ты, Господи. Протяни руку, веди меня.

Спустилась ночь; должно быть, взошла луна, потому что окошко в алтаре засветилось мягким, ласковым светом. Ночная птица пролетела над церковью. И сердце отца Янароса вдруг наполнилось сладкой печалью.

И снова послышался ласковый, печальный голос:

– Отец Янарос, отец Янарос! Милости у тебя прошу. Не Бойся.

– Милости? Милости у меня, у муравья, Господи? Приказывай!

– Веди Меня.

– Я?! Ты же всеведущ, Господи!

– Да, но с помощью человека. Без тебя Мне трудно идти по этой земле, которую Я сотворил. Я спотыкаюсь. Я спотыкаюсь о камни, о церкви, о людей. Что ты таращишь глаза? Создал же я в глубине океана акулу – огромная рыба, а не может плыть, если не плывет перед ней крошечная рыбка-проводник. Ты – эта рыбка-проводник для Бога. Ступай, веди Меня.