Братоубийцы

– Поклоняюсь я вашему горю, матери Греции. Простите меня: не успел мой разум вернуться назад, в голову, и не узнал я вас. Но теперь он уже вернулся с огненных небес, где беседовал я с Вседержителем, и я приветствую вас, каждую в отдельности. Добро пожаловать, кира Кристалления, вдова из Халикаса, добро пожаловать, кира Мариго из Прастовы, и ты, благородная кира Деспина из Крусталлоса, и кира Христина из Манганоса, и ты, бабушка Зафиро из Хрисопиги. Добро пожаловать в дом Бога распятого! Чего вы хотите? На что жалуетесь? Я слушаю.

– Выгнали нас из дому, отец Янарос, – простонала старая Кристалления, – выгнали из деревень наших – "черные шапки” и "красные шапки”– убивают наших мужей, бродим мы от пещеры к пещере, голодаем, мерзнем... Куда пойти? К чьим ногам припасть? Как покончить с бедой? Послали нас односельчане спросить тебя. Ты говоришь с Богом, ты – Его рот, уши, глаза в этих диких горах. Ты должен знать!

– Помоги нам, батюшка! – завопили другие старухи, приподнимаясь с колен. – Народ на тебя только и надеется.

Отец Янарос прошелся по церкви, остановился перед иконостасом, посмотрел на Христа, но не увидел Его: ум его был далеко-далеко отсюда – в тёмных пучинах. Такой тесной показалась ему вдруг церковь: если раскинуть руки – стены обвалятся. «Бог возложил на меня все бремя, – пробормотал он, – Держись, бедный отец Янарос».

Склонился он над коленопреклоненными старухами, взял каждую за руку, поднял на ноги,

– У всех вас есть мертвец во дворе, а у меня – тысячи трупов, завернутые в черные и красные знамена. И не во дворе моем, а внутри меня. И я уже не могу ходить, спотыкаюсь. И над каким трупом ни склонюсь, у каждого мое лицо, потому что все они – мои дети.

– Помоги, батюшка! – снова завопили старухи. – Что нам делать? Как покончить с бедой? Знаешь ли средство спасти нас? Для этого мы пришли. Если просветил тебя Господь, скажи нам, и мы вернемся к тем, кто послал нас. Мы спешим.

– И я спешу! – вскричал священник. Сказал – и почувствовал, как бегут часы и как мало у него осталось времени.

Он принял решение и заторопился. Посмотрел на старух, снова вцепившихся в Плащаницу и вопивших.

– Вставайте! Отойдите от Плащаницы! Встаньте на ноги! Не надоело вам плакать? Гнушается Бог слезами. Слезы человеческие мельничные жернова могут двинуть, а Бога – нет! Вытрите глаза, вернитесь в свои пещеры, созовите мужчин, женщин и крикните им: «Вот что велит отец Янарос из Кастелоса: есть три пути, которыми мы можем прийти к спасению; Бог, вожди народа и народ. Первый путь, если вздумаете выбрать его, – знайте: он для нас закрыт. Бог говорит, что Он не вмешивается в наши дела. Он дал нам разум, дал свободу – и умывает руки. Гнушается Он нами? Не хочет нас? Или слишком любит нас и потому мучает? Не знаю, я грешный человек и не знаю Божьих тайн. Но одно я знаю твердо: этот путь закрыт – тупик».

Он замолчал. Лампада перед Христом затрещала, наверное, кончилось масло. Тяжесть навалилась старику на грудь, но он не шевельнулся, не пошел в алтарь за елеем, чтобы оживить огонек.

Первая старуха схватила отца Янароса за подол рясы.

– А второй путь, батюшка? Растолкуй нам, что это такое? Мы – неграмотные женщины, объясни нам просто и ясно, чтобы мы поняли.

– Второй путь – это вожди народа, главари, будь они прокляты. Все, все главари. Для меня разницы нет. Я не черный и не красный. Так им и скажите. Я – отец Янарос, который говорит c Богом, а людям пятки не лижет. Можете вырвать у меня сердце и посмотреть, что в нем. В нем, как на карте, что висит в школе, лежит от края и до края, распластавшись в моей крови, Греция. Вся Греция. Вот это им и скажите, слышите?

– Слышим, слышим, – ответили матери. – Говори, батюшка, говори. Не сердись на нас. Значит, второй путь...

– Второй путь – и он закрыт. Ни у одного из вожаков – ни у красного, ни у черного – нет в сердце всей Греции. Они ее разделили, разрубили, злодеи, на две части, будто она не живое тело. И каждая часть беснуется и хочет пожрать другую. Короли, офицерье, владыки, тираны, вожаки в горах, вожаки в долине – все, все они беснуются. Они волки голодные, а мы, народ, – мясо, и они смотрят на нас, как на мясо, и пожирают нас.

Он снова остановился, тяжело дыша, словно взбирался в гору. 3астонал:

– Ах, как хорошо было бы, – пробормотал он, – как было бы легко и спокойно, если бы и я был слеп. Я бы пошел на войну, к правым или к левым, а за мной и вокруг меня были бы тысячи других слепцов, и я был бы уверен, что с нами Бог, а с врагами –дьявол. И я радовался бы, глядя на убитых греков, и говорил бы: «Слава тебе, Боже, поубавилось большевиков!» Или: «слава Тебе, Боже, поубавилось фашистов!» А так стою я один, один-одинешенек, и на кого убитого ни взгляну, сердце у меня обрывается. Потому что я вижу, как гниет под землей частица Греции.

Он опять замолчал, погрузившись в мысли. Жилы на висках и на шее вздулись, перед глазами лежала распластанная, вся в крови, Греция.

Первая старуха снова протянула руку, потянув его за широкий рукав.

– А третий путь, третий путь, батюшка?