Братоубийцы

Никто из монахов не поднял глаз, чтобы взглянуть на нее. Человек сорок; тесно сидят за длинным и узким общим столом, согнувшись, с кислыми лицами, жуют нехотя моченые бобы и маслины. А трапезник бесшумно ходит взад и вперед и обносит их ячменным хлебом. Великая пятница сегодня; вздыхают монахи, считают часы: «Боже Ты мой, когда ж будет Воскресение и выйдут они из монастыря – потому что внутри не разрешается – и будут есть мясо! Монашек, забравшись высоко на амвон читает синаксарь Распятия. Бледный, с одутловатым лицом; голос еще ломается: уже не детский, но еще и не мужской. Он сипло, по-петушьи читает: «Поднимались они, поднимались они на Голгофу, шел впереди Христос и сгибался под тяжестью креста: очень тяжелым, знай, был крест, на нем лежали все грехи мира. Поднимались они, поднимались, а сзади Дева Мария била себя в грудь и причитала: "Куда идешь Ты, ненаглядный Мой, куда скрываешься, съест Твою красу сыра земля..." И тысячи, тысячи, других женщин шли, причитая, за Матерью, и тысячи-тысячи глаз плакали, и тысячи ртов стенали, и тысячи рук вздымались к небу и звали с ангелов сойти с небес. И вдруг великая тишина, и голос душераздирающий изошел из недр земли: "Не плачь, святая Владычица, мужайся. Мужайся, святая Владычица, и мир пусть мужается».

Читал ломким голосом молоденький чтец о странном этом шествии, а Бог уже послал зарю. Свинцовый купол церкви во дворе засиял, словно серебряный, и ручной дрозд вскочил на сруб колодца и засвистел тропарь, которому научили его монахи. Вокруг монастыря в глубоких оврагах квохтали куропатки.

Отец Янарос, сидевший в конце стола, поднял глаза, медленным взглядом обвел монахов. Задрожали у него брови от гнева. Вытянул он шею, чтобы разглядеть получше, и смотрел на них с жалостью и содроганием. Старцы неразумные, малодушные, маловерные, обжоры. Вот до чего, значит, довела их святая обитель? Все они позеленели, покрылись плесенью от сырости; изъедены руки у них и ноги; только и осталось, что семь дыр на лице: глаза, рот, ноздри, уши. А может быть, это, сошла со стены Тайная Вечеря, что была там нарисована и от времени облезла? И сидят это апостолы, удрученные, безмолвные, и ждут?... Чего ждут? Кого ждут? Почему смотрят на дверь? И где Христос?

Влажный запах горной лощины врывался в окно, стали просыпаться певчие: птицы, заголосили петухи во дворе, вдали послышались мягкие, плавные звуки – куковала кукушка.

Прохладный ветерок коснулся висков отца Янароса, он закрыл глаза. Снова послышался над ним юный голосок: «Подняли молотки проклятые кузнецы – три гвоздя повелели им сделать, пять сделали проклятые – и стали пригвождать Христа. При первом ударе свод небесный зашатался, при втором ударе ангелы спустились с небес, неся золотые кувшины с розовой водой, чтобы омыть раны, чистые плащаницы и благовония; при третьем ударе Пречистая упала без чувств, и вместе с Ней весь мир упал без чувств, – и стала тьма...»

Сидел отец Янарос с закрытыми глазами, чувствовал, как руки его и ноги пригвождаются, поднял голову, прислонил ее к стене, к полустертому изображению Тайной Вечери. Белая собака с голубыми пятнами была нарисована у ног апостолов, она обгладывала кость. И к этой собаке привалился головой отец Янарос. Исчезла трапезная, монастырь, исчезла Святая Гора. Стоял отец Янарос у подножия креста и смотрел. Смотрел, а кровь текла, и Христос не сводил с него глаз и улыбался...

Закричал отец Янарос, помутилось у него в голове. Это все, что он помнил. Не слушая уже, что читает монашек, вскочил в ужасе, протянул руку к амвону.

– Не оставляй Христа на кресте! – закричал он. – Переходи к Воскресению!

Услышал голоса, шум и гам за дверью свой кельи отец Янарос – рядом, во дворе церкви. Сновали люди, кричали, множество рук заколотило в дверь. Открыл отец Янарос глаза: исчез Афон, на дороге собралась толпа. Теперь он отчетливо слышал свое имя. Он вскочил, открыл дверь, встал на пороге, босой, с рассыпавшимися по плечам волосами. Расставив руки, уперся в дверные косяки, чтобы никто не вошел. Толпа мужчин и женщин стояла за дверью, лунный свет освещал их разъяренные лица.

– Эй, отец Янарос! – закричал один из них визгливым голосом старого Мандраса, – эй, отец Янарос? Опять что-то с тобой? Чего не звонишь в колокола? Давай, открывай церковь!

– Молчите, молчите, не кричите! – ответил священник. – Не будет ни всенощной сегодня, ни Воскресения завтра. Возвращайтесь домой! Христос будет лежать на Плащанице все время, пока вы будете убивать друг друга, братоубийцы!

– Да что ж это такое? Что ж это такое? – раздались со всех сторон разъяренные голоса. – Господи, помилуй! Да слыхано ли такое дело во всем христианском мире? Не боишься ты Бога?

– Греция распинается, вы ее распинаете, Искариоты. И пока Греция будет на кресте, будет на кресте и Христос. Пока вы будете убивать друг друга, преступники, не воскрешу! Ни в Халикасе, ни в Прастове, ни в Кастелосе – докуда достает моя епитрахиль в этих горах – не воскрешу!

– Не выведешь ты Христа из могилы? Так и оставишь Его лежать на Плащанице? На твоей шее будет грех!