Братство бумажного самолётика

– Ну да. Мы же просто дурачились тогда, помнишь?

– Ага.

Началась эта удивительная переписка действительно случайно – была ранняя весна, братья пришли после зимы на аэродром впервые, и принялись именно что дурачиться: после долгой зимы хотелось движения, света, хотелось делать какие-то глупости, бегать, орать… В результате Ян придумал нехитрую игру, на которую пошла одна из тетрадей: они сделали по нескольку самолетиков каждый, и носились по полю, швыряя самолётики друг в друга. Часть самолётиков попала в лужи, коих на поле имелось в избытке, часть улетела в неизвестном направлении, и в результате к концу игры у них остался только один, самый стойкий, самолётик, на котором Пол написал несколько слов, что-то нарисовал, и, уже перед уходом, запустил по ветру на взлетном поле. Как-то очень хорошо запустил – самолётик подхватило порывом, он стал подниматься выше, всё выше, потом и вовсе пропал с глаз.

– На Солнце полетел, – заметил тогда Ян. – Лихо ты кинул.

– Да он сам, ветер, наверное, – Пол кинул взгляд на весеннее ошалевшее небо. – Весна же, вон как дует.

– Ну да.

На аэродром они попали через несколько дней, и Ян, когда шли к вышке, вдруг остановился, и обрадовано сказал:

– Смотри, вот он. Твой самолётик.

Пол тоже остановился, взял поднятый с земли самолётик у брата из рук, присмотрелся, и вдруг нахмурился.

– Это не мой, – сказал он сначала. – Погоди. То есть это мой, но он наизнанку, и тут что-то написано.

– Что? – Яну стало интересно.

– Хрен знает, каракули какие-то, – пожал плечами Пол. – Буквы вроде наши, но слова…

Действительно, создавалось впечатление, что самолетик Пола кто-то сперва расправил, превратив в лист бумаги, потом написал что-то, после – сложил обратно, но уже изнаночной стороной вниз, и… оставил на поле?

– Кто-то шутит, – покачал головой Ян. – Может, и мы тоже?

– А давай, – тут же оживился Пол. – Прикольно получится. У тебя бумага есть?

…Первые письма были пробными – сначала они написали свои имена, и название городка, рядом с которым был детдом. «Мы братья Фламма, Пол и Ян, живем рядом с Морозново». В ответ на следующий день на поле отыскался самолетик со второй порцией тарабарщины, но его решили не выкидывать, а написали на своём следующем самолетике, чтобы неведомый оппонент писал по-русски, они не понимают. Следом нашлось еще несколько самолетов чёрти с чем, но, в один прекрасный день, прилетел самолётик с вполне связной, пусть и короткой, записью. «Здравствуй. Меня зовут Амрит, я живу на 167 радиус Сфера Тэус, мне 17 год». Так и началась эта странная переписка, о которой братья довольно долгое время не знали, что и думать. К их счастью, Амрит очень быстро выучился практически правильно писать по-русски, вот только многих слов он не знал, и постоянно переспрашивал, да и сам употреблял слова и понятия, о которых ни Ян, ни Пол никогда не слышали. Больше полугода длилась эта переписка, и вот теперь Пол с Яном понимали, что на зиму её придется прервать – когда выпадет снег, аэродром будет недоступен – попробуй, отыщи самолётик в снежных завалах, в минус двадцать, да еще и в паршивой и холодной детдомовской одежде.

– Жалко, – говорил Ян. – Обидно. И до Системы не добраться, и самолётов не будет. Тоска.

– Ага, – соглашался печальный Пол. – Не то слово. И книги. Я бы еще перечитал, но как туда попадешь, в мороз? А в Масловке спрятать негде.

– В том и дело, что никак и негде. Но хоть это было, хоть лето не просто так прошло.

Да, это лето, самое странное и удивительно за всю их жизнь, не прошло даром – оба сильно изменились, и осознавали это. Мир оказался много больше, чем они думали, и сложнее, чем им казалось раньше. Мир был теперь совсем другим, он заставлял видеть и думать, и оба теперь чувствовали, что прежним, убогим, урезанным, мир не сумеет стать уже никогда. Дверь, до того наглухо запертая, оказалась открытой, и закрыть её обратно теперь не смогла бы уже никакая сила на этом свете.

…Самолётик от Амрита нашли далеко не сразу, ветер, видимо, долго мотал его по полю туда-сюда, и успокоился лишь после того, как загнал непокорный клочок бумаги под приржавевшее, лишенное колеса шасси давно погибшего самолёта. К самолёту, надо сказать, братья ходили редко – почему-то остов, в который превратилась некогда летавшая в небесах машина, вызывал неприятное, тоскливое ощущение, он словно напоминал о тлене и неотвратимости всего на свете, и видеть его братьям не очень хотелось. Вот и сейчас, забрав письмо, они сразу пошли к вышке. Поспешно, и не оборачиваясь.

– Это символ, – вдруг сказал Ян, повинуясь наитию. – То, что письмо попало туда – это такой символ.

– Символ чего? – нахмурился Пол.

– Того, что всё проходит, – Ян тяжело вздохнул. – И что самолёты… больше не будут летать. Этот не летает, и они тоже.

– Ну тебя, – Пол расстроился. – Еще пару недель же можно…

– Я не про пару недель, я про вообще, – возразил Ян. – Ладно, давай про это не будем. И так хреново, так ещё и…

* * *