Братство Кольца

Теперь на прогулках и на отдыхе путешественники часто вспоминали Гэндальфа, и то, что каждый знал о нем, отчетливо вставало перед их глазами. Когда схлынули телесная усталость и боль, горестное чувство утраты стало острее. Они часто слышали поблизости пение эльфов и понимали, что те слагают плачи о гибели Гэндальфа – это имя постоянно проскальзывало среди напевных печальных слов, которых путники не могли понять.

«Митрандир, Митрандир, — пели эльфы, — О Серый Пилигрим!» Так им нравилось называть мага. Но даже если с товарищами оказывался Леголас, он отказывался переводить эти песни, ссылаясь на то, что недостаточно искусен, а его горе еще так велико, что рождает слезы, а не песню.

Фродо первый попытался излить свою боль в запоминающихся словах. Ему редко приходила охота сочинить песню или стихотворение, даже в Ривенделле он слушал, но сам не пел, хотя в памяти его хранилось множество стихотворных строк. Но сейчас, когда хоббит сидел у фонтана в Лориене, а вокруг звучали голоса эльфов, его мысли приняли обличье песни, и эта песня показалась ему красивой. Но когда Фродо попытался повторить ее Сэму, то сумел припомнить лишь отрывки, блеклые, как пригоршня увядших листьев.

Когда в Шире сгущался вечер,
 Серой тенью ушел он вдаль,
 Провожал его только ветер,
 В песне ветра была печаль.
 Долги были его дороги,
 Реки помнят о нем и леса,
 Помнят южных холмов отроги,
 Говорят о нем рек голоса.

Он не знал преград в Средиземье,
 Проходил он сквозь двери острогов,
 Сквозь болота и сквозь метели,
 И сквозь ужас драконьих логов.

Все народы от Луне до Харада,
 Знал он, как знают свой дом.
 Говорил он со зверем лохматым
 И с поющим на ветке дроздом.

Меч, разящий врагов наповал,
 И рука, придающая силы,
 Знаний полная голова –
 Пилигрим, бредущий уныло.

Среди магов был он главным,
 Страшен в гневе и весел с друзьями –
 Странник Серый в одежде рваной,
 Проходящий между холмами.

Победил он и тень, и пламя.
 Он один стоял на мосту...
 Его посох разбился о камни,
 Канул гений его в темноту.

— Ух ты! Да вы того гляди перещеголяете мастера Бильбо! — заметил Сэм.

— Боюсь, что нет, — ответил Фродо, — но это лучшее, что я пока могу сочинить.

— Ну, мастер Фродо, если еще будете пробовать, вставьте, пожалуйста, словечко о фейерверках, — попросил Сэм, — что-нибудь вроде этого:

Был он волшебником света,
 Фейерверки делал из звезд,
 Делал лучшие в Мире ракеты,
 Что горели, как огненный дождь.

Хоть это все равно что ничего про них не сказать.

— Нет, это я оставлю тебе, Сэм. Или, может, Бильбо. Но... я не могу больше говорить об этом. Не могу представить, как сообщу Бильбо эту новость.

Однажды вечером Фродо и Сэм прогуливались в прохладных сумерках. Обоим вновь было неспокойно. Душу Фродо внезапно омрачила тень предстоящей разлуки: он почувствовал, что близок час, когда придется покинуть Лотлориен.

— Что ты теперь думаешь об эльфах, Сэм? — спросил он. — Я как-то раз уже задавал тебе этот вопрос – кажется, давным-давно, – но с тех пор ты лучше узнал их.

— Да уж! — согласился Сэм. — И считаю, что есть эльфы и... эльфы. Все они достаточно эльфы, но по-разному. Этот народ в Лориене не кочует бездомно и больше похож на нас: кажется, что эльфы сроднились с Лориеном даже крепче, чем хоббиты с Широм. Трудно сказать, они ли создали эту землю или земля создала их, если вы понимаете, о чем я. Здесь на диво спокойно. Кажется, ничего не происходит, и никто не хочет, чтобы что-то происходило. Если в этом и есть какое-то волшебство, то оно спрятано так глубоко, что, так сказать, не пощупаешь.

— Оно заметно повсюду, — возразил Фродо.

— Ну, — ответил Сэм, — я хочу сказать, что никто этим не занимается. Никаких фейерверков, какие обычно показывал бедняга Гэндальф. Интересно, почему мы ни разу за столько дней не видели господина и госпожу. Теперь мне кажется, что она может делать удивительные вещи, если захочет. Мне так хочется посмотреть на эльфийское волшебство, мастер Фродо!

— А мне не хочется, — сказал Фродо, — мне и так хорошо. И мне не хватает не фейерверков Гэндальфа, а его кустистых бровей, вспыльчивого характера, голоса.