Братство золотарей

Войдя в раздевалку, Стас поморщился от густого запаха горелой изоляции. Нос безошибочно определил виновника этого противоестественного амбре. Как всегда, Анатолий Павлович раскурочивал в углу притащенный откуда-то электромотор. Дело это было непростое. Для облегчения процедуры изымания медной обмотки, электромотор всегда подвергался предварительному аутодафе, насколько это было возможно по отношению к такому действу. Отжигался он на костре где-нибудь в укромном уголке. По остывании оного, обмотка, напрочь лишенная изоляции, свободно, как устрица из разверстой раковины, вынималась из пазов, куда она было вбита. Но для этого необходимо было обождать некоторое количество времени, чтобы тяжелый дух горелого лака выветрился напрочь. Ибо даже малая толика его в окружающей нос атмосфере воспринималась этим обонятельным устройством, как полное издевательство. А поскольку сам Анатолий Павлович, по причине застарелого насморка, уже не был способен воспринимать столь тонкие материи, то и обгорелый кусок железа приносился им в слесарку, едва тот остывал до приемлемого состояния.

Говорить что-либо ему не имело смысла. Он только виновато улыбался. Показывая на распотрошенный электромотор, говорил: «Да все я уже, все… сейчас ухожу…». Анатолий Павлович давно уже поставил на поток добывание из всего, чего только можно было, цветного металла. Ему, по его специальности, приходилось бывать в таких местах, куда нога простого сантехника никогда не заглядывала.

Вообще-то, по скудости заработков этой категории работников коммунального хозяйства, такой род деятельности считался довольно прибыльным делом. Слесаря не гнушались никакой возможностью добыть сколько-нибудь цветного лома. А в эту категорию прекрасно вписывались все приборы сантехнического назначения. Изымались они отовсюду, где только могли быть применены.

Для Стаса такая практика спервоначалу была в диковинку. Он никак не мог взять в толк, почему Витя, посылая его к Макарычу, всегда убедительно просил захватить пару-тройку кранов, либо вентильных головок, либо тройников и непременно латунных. Первое время он только морщился, принимая от Стаса такие же изделия, но только из чугуна. Но потом ему это надоело. Он просветил своего туповатого напарника на предмет истинной цели накопления сих запасов.

– Рассказывай Курков, как было дело.

Стариков разглядывал сидевшего перед ним невзрачного парня. Мысли, что помимо воли крутились в голове, порождали в нем состояние сильнейшего отчуждения. «Что толку в этой мерзятине… он никогда уже не будет другим… выйдет на свободу и станет калечить души тех ребят, кто попадёт под его влияние, которые смогли бы иметь другую судьбу».

– Я не знаю, что говорить, – пожал плечами Петр. – Какое дело, о чем вы?

Стариков видел нервно вздрагивающие пальцы парня, капельки пота на верхней губе, но не хотел ему давать слабину в виде диалога. Он по-прежнему молчал, в упор рассматривая Петра. Курков отвел взгляд и, опустив голову, тихо сказал:

– Мне отец говорил, что я Ольку порезал, но я не делал этого… Я не помню ничего… в тот вечер.

– Ладно, рассказывай то, что помнишь.

Стариков открыл ящик стола и вытащил оттуда диктофон. Потом поставил его перед Петром и, включив, сказал:

– Давай, излагай.

– Мы… это… собрались вечером…

– Подробнее, – кто «мы»?

– Ну, это… Колька Сенявин, Ванька Трунов, Сашка Коломийцев и Олька. Мы принесли две упаковки пива, так, посидеть, послушать музыку… Выпили мы по бутылке и отрубились. Мы с ребятами потом говорили об этом. Чудно это как-то… – Петр замолчал и нервно повел головой. – Я с Олькой потом ушел на топчан… ну, это… Когда я проснулся, никого уже не было. Я был весь в крови, – штаны там, куртка… Я подумал, что кто-то из пацанов сильно порезался, и они ушли в поликлинику… Ножа моего тоже не было. Он на ящиках лежал…

Петр замолчал. Стариков, рассматривая лист, который держал в руке, коротко спросил:

– Что дальше?..

– Я отмылся наскоро и пошел домой…

– Во сколько ты пришел домой?

– Уже утро было… Светло…

– Ты в школе спрашивал приятелей, куда они ушли, почему тебя оставили и откуда кровь на тебе?

Стариков намеренно задал несколько вопросов, чтобы не акцентировать на главном, последнем. Однако Курков задумался, будто ища подвох в словах следователя и, настороженно глядя на него, ответил:

– Я в школе не был, праздник был… А ребята сказали, что проснулись на ступеньках в подвал, потому что замерзли. Они стучали в дверь, а потом ушли…

Курков хотел что-то добавить, но осекся и отвел взгляд. Стариков к этому моменту уже явственно чувствовал большую брешь в связности событий той ночи. Он никак не мог совместить показания обоих Курковых с известными фактами, которые буквально вопили об их причастности к убийству девочки. Но от этих фактов за версту разило фальшивкой, как нарисованными розами на сторублевке. У него появилось ощущение, что ходит около большого темного угла, где затаилось самое существенное. Выходит, прав был подполковник, говоря о чьем-то присутствии, чьем-то влиянии. Надо искать.