Браво Берте

Без надежды что-либо найти она на ходу машинально ощупала карманы джинсов, в одном из них обнаружила сторублевку. «Наверное, та девица, что выклянчила у меня кофту», – решила Катя. В ближайшем супермаркете на пятьдесят рублей она купила питьевой йогурт и булку. Телефон, что удивительно, оказался в кармане куртки, но батарейка безнадежно села. Отойдя в угол супермаркета, Катя жадно рвала зубами резиновое тесто.

«В городе оттепель, чавкает в лужах серый мартовский снег. Город, весною ранней контуженный, вскрылся венами рек», – пел Трофим. Катя видела своим новым зрением, как молоденькая кассирша, шевеля губами, беззвучно повторяет за Трофимом: «Все перемолото, скомкано, сорвано слишком долгой зимой. Но у меня есть ты, значит, Господь со мной».

Рядом какой-то парень пополнял телефонный счет через терминал.

– Который час? – спросила у него Катя.

– Пятый, – хмуро ответил парень.

Катя протянула ему оставшиеся от сотни пятьдесят рублей:

– Дай, пожалуйста, позвонить, я быстро, на два слова.

Парень взял у нее купюру, вложил в щель терминала вслед за своими деньгами, нажал «Оплатить», дождался чека, протянул Кате телефон.

«И неприглядная истина мира вновь предстанет нагой, но у меня есть ты, значит, Господь со мной», – пел Трофим.

Кирилл ответил сразу. Она только выдохнула:

– Кирилл?

– Катя… где ты?

– В Алтуфьеве. Тут супермаркет рядом с метро, с желтой вывеской.

– Не уезжай никуда, буду через полчаса.

– Только не спрашивай ни о чем.

– Ладно.

Они стояли на улице у двери супермаркета. Курили. Их толкали входящие и выходящие люди. Обоих бил озноб. Оба пытались это скрыть.

– Хватит курить. – Кирилл выхватил из ее руки недокуренную сигарету, затушил оба окурка в мусорнице. – Поехали к Алексею.

– А его родители?

– Они нормальные.

Катя отогревалась под теплым душем, подставляла лицо напористым тонким струйкам – проводила ладонями по телу. Она была целая и живая, та же, что раньше, Катя. Только видела теперь по-другому, как будто через сильное увеличительное стекло.

Потом на кухне они пили чай с приготовленными Лехой бутербродами, и Кирилл молча смотрел на нее. Просто смотрел. Не спрашивал, почему на ней тельняшка с чужого плеча.

– Я на днях была у Берты, – глядя в чашку, тихо сказала Катя, – и обидела ее. На душе кошки скребут. Хочу к ней съездить.

– Ладно, вместе съездим, – кивнул Кирилл. – Мне завтра в универ можно к часу. Тебя, смотрю, крепко к ней прибило.

– Ну, прибило, и что? – пожала плечами Катя.

– Ничего, так просто.

В кухню заглянул Алексей:

– Допьете чай, идите ко мне в комнату. Так и быть, чего-нибудь вам слаба́ю.

На стенах Лехиной комнаты висели увеличенные фотографии известных трубачей мира. Катя стала их разглядывать. Леха давал ком ментарии:

– Майлз Дэвис, много сделал для джаза нового. А это Клиффорд Браун, погиб в двадцать пять лет в автокатастрофе.

– Ой, а это Луи Армстронг?

– Ну да, куда без джазового дедушки. А это мой обожаемый Уинтон Марсалис – полная свобода звучания инструмента!

– Он хоть живой?

– Живой пока. А это Рой Харгроув, тоже неплох в своем роде.

– И все негры, – засмеялась Катя.

– У них кровь замешана на джазе. Вот Чет Бейкер белый, правда, как трубач будет послабее, но пел неплохо, «кул» прилично исполнял.

Кирилл сидел в кресле заваленной всяким барахлом Лехиной комнаты и счастливо смотрел на них с Катей.

– Вот, еще один белый. – Алексей показал на симпатичного улыбающегося дядьку с седыми волосами и густыми бровями. – Морис Андре, француз, материн любимый. Он в основном по классике. Умер только что, мать грустила. Ну, слабать-то вам что?

– А можешь «Есть только миг»?

– Без проблем.

Давно Берта не ощущала себя такой потерянной и сломленной. Железные тиски не отпускали ее душу вот уже четвертый день. Она неоднократно пробовала звонить Кате, но номер был недоступен, тиски сжимались все сильнее. В воскресенье от безысходности возник импульс позвонить Галке Ряшенцевой, но параллельный голос сказал: «Не стоит, Берта, начнут ся лишние расспросы, перемалывание прошлых театральных и жизненных ошибок».

После того, как в пятницу ее покинула Катя, Берта пропустила прием у Натальи Марковны, не посетив «оазиса последней надежды». Сегодня был понедельник, Наталья Марковна принимала в вечернюю смену в поликлинике. Берта решила сходить к ней, попросить успокоительных таблеток. На самом деле таблетки были предлогом. Ей хотелось излить душу.

Она спросила разрешения зайти с одним из пациентов на несколько слов. Тот согласился.

– Что случилось? – Наталья Марковна удивленно вскинула брови. – Почему не были в пятницу, у вас что-то экстренное?

– И да и нет, хочу поклянчить лекарство и очень нуждаюсь в разговоре с вами.

– У меня, Берта Генриховна, на сегодня все расписано, до конца приема час, если подождете…

– Конечно, я подожду. – Берта села в коридоре ждать Наталью Марковну.

Через час с небольшим они шли по улице в сторону дома Натальи Марковны. В кармане Берта теребила блистер с элениумом.

– Каких я дел натворила, Наталья Марковна, каких безобразных, непоправимых дел. Только вам могу сказать. Эта девочка, что приезжала ко мне, вы видели?