Браво-брависсимо

ГОЛОС ГОГИ. То есть можно всю жизнь грешить, а под конец вымолить прощение? А если человек людей расстреливал и сажал тысячами? Его тоже в рай, если покается? Человек может творить все, что угодно, но если признает бога, то ему все спишется?

Не отвечая, Войно расспрашивает старого вора, как давно начались боли, где именно болит, щупает живот. Стучит в дверь камеры. Открывается кормушка.

ВОЙНО. Человеку требуется срочная операция.

Появляется тюремный фельдшер. Осматривает заключенного.

ФЕЛЬШЕР. Не нахожу оснований не то, что для операции, но даже для перевода в тюремную больницу.

ВОЙНО. У старого человека острое воспаление селезенки. Если не сделать срочную операцию, он умрет в течение ближайших двух часов.

ФЕЛЬДШЕР. В Бутырке в настоящий момент нет хирурга. А вы, собственно, кто?

ВОЙНО. Я хирург. Поручите мне.

Войно совершает свой обычный ритуал. Спрашивает, пациента, верит ли он в Бога, и можно ли нарисовать на его теле крест. Получив утвердительные ответы, молится и проводит операцию.

Приехавший хирург, не скрывая удивления, подтверждает, что имело место именно острое воспаление кроветворного органа – селезенки.

Войно тоже отправляют на этап, в Красноярск. На прощание он отдает свой замечательный полушубок вору, которого прооперировал. Вор становится перед ним на колени.

Москва. Кремль. Кабинет Сталина.

КАРПОВ. Товарищ Сталин, Войно подхватил тиф.

СТАЛИН. Ну, чем мы ему поможем? Медицина против тифа бессильна. Будем уповать на то, что Всевышний ему поможет. Велите только, чтобы его не выбросили с поезда, когда ему станет совсем плохо. Не трогать Войно, как бы хреново ему ни было! Ясно?

КАРПОВ. Ясно, товарищ Сталин.

Один в тифозном вагоне, Войно пишет письмо другу Ошанину.

ВОЙНО (его голос). Дорогой Лев! Теперь, когда у меня относительно много свободного времени, я могу посвятить тебя в некоторые подробности своего жития. В свое время я не хотел и не мог сказать тебе о предыстории смерти Анны. К нам приехала ее сестра, похоронившая умершую от туберкулеза дочь. Привезла ее роскошное ватное одеяло. Я тогда сказал: «В этом одеяле смерть». Но Анне и ее сестре жалко было выбрасывать такое одеяло. В результате Анна заразилась, а дети наши были инфицированы. Сейчас я могу сказать тебе честно – этого я не мог простить Анне. У детей до сих пор положительная реакция на туберкулез.

Чтобы помочь им всем, я по ночам молился, но Бог не слышал мои молитвы. Что-то не так было в моей вере в Бога. Именно в это время мне впервые явилась мысль, что нельзя в страданиях страдать. Надо страдания любить. Ведь история Христа учит именно этому. Если Христос, как простой смертный, прошел через муки, чтобы стать Богом, то и я, Войно-Ясенецкий, простой человек, не должен страдать от мук, если хочу иметь Бога в душе своей…

ОШАНИН (читает письмо Войно). Дорогой Лев! Наконец, я в Енисейске Город в 400 км севернее Красноярска, столица золотопромышленного района. Добротные особняки купцов, приисковых рабочих и служащих. Мощеные улицы, одиннадцать церквей. Но сегодня в церквах хранится картошка, а вместо уехавших опытных докторов врачуют фельдшера. Мастера своего дела всех профессий либо высланы, либо уехали сами. Из 15 тысяч жителей осталось 6.

Отношение к религии и к священникам в этих краях откровенно хулиганское. Единственная действующая церковь в руках воинствующих безбожников. Одна комсомолка при мне уселась, задрав юбки, на престол…

Но все равно я хочу вести богослужения. И хочу лечить людей. Захожу в местную больницу, называю себя. Заведующий встречает с недоверием. Как такое может быть – профессор в рясе? «У нас плохой инструмент, нечем делать операции», – врет заведующий. На самом деле инструментарий в больнице на едкость замечательный. И я все же уговариваю заведующего разрешить мне оперировать.

В местном ГПУ подозревают, что я получаю большие гонорары, и подсылают к мне пациентов – разведчиков. Но я говорю им, что подношения мне не нужны. «Это Бог вас исцеляет моими руками, молитесь ему, и в этом будет ваша благодарность, – говорю я им». Чекисты злорадно потирают руками: ага, ведет агитацию!