Бразилья

– Слушай, а тут богатый материал для шоу, – сказал Селсу, но члены альтернативной семьи отводили глаза. Впервые они попрощались по отдельности и ушли поодиночке.

«Вы меня не поддержали», – подумала Марселина. Дух маконьи витал в воздухе. Море в рамке из многоквартирных домов все еще удерживало сиреневый цвет. Прибой нарастал, воздух был таким неподвижным, что шум океана доносился сквозь гул машин в Копа, и пах он так, как, по мнению Марселины, должны пахнуть колибри: сладким, цветочным, переливающимся красками ароматом. Огромная бледная луна Йеманжи выплыла из-за водяных цистерн и антенн. Вдали трещали автоматные очереди: маленькая фавела Паван на западном конце Копа все еще не могла успокоиться. Марселина вспомнила одну сиреневую ночь, случившуюся целую жизнь назад. Внезапно ее вытащила из постели высокая королева из диснеевского мультика, в шелестящем платье и вся увешанная бриллиантами. «Пойдем, одевайся». Три сестры Хоффман ехали в тесноте рядом с матерью на заднем сиденье такси вдоль бульваров и бурлящего темного моря. «Это карнавал?» – спросила Марселина при виде толпы перед залитым огнями отелем, белым и большим, как скала. «Нет, – ответила мать, – это намного лучше, чем карнавал». Она начала протискиваться сквозь толпу. Некоторые зеваки пялились на нее, потом ахали и охали, кланялись и расступались, но большинство она просто расталкивала. «Идем, девочки, идем». Глория, Ира-сема и Марселина шли гуськом, взявшись за руки, пока не оказались в первом ряду. Марселина подняла голову и смотрела на мужчин в военной форме, мужчин с камерами, мужчин в смокингах и женщин, разодетых даже шикарнее, чем ее мать. Под ногами лежал красный ковер. Какой-то крупный сеньор с седеющими волосами и синими-пресиними глазами шел по красной дорожке под вспышки камер, крики толпы и аплодисменты. Марселина испугалась шума, огней и напирающих на нее тел, но мама крикнула: «Привет! Привет! Эй! Эй!» Мужчина посмотрел в их сторону с озадаченным видом, потом поднял руку, улыбнулся и зашагал дальше по аллее огней. В такси по дороге обратно Марселина задала вопрос, который слишком взрослые и слишком застенчивые Глория и Ирасема не решались произнести вслух.

– Мам, а кто это был?

– Милая моя, это был мистер Фрэнк Синатра.

Лицо матери сияло, как у прихожанок во время торжественной новены[167].

Серебряный миг. Вспышка на экране. Мать показала Марселине момент славы на ступеньках «Копа Пэлэс», демонстрировала каждой прекрасной мелодией, которую извлекала из органа. Марселина гналась за ним, прыгала, тянула руки, пока, наконец, не поймала и не прижала к груди, а слава дрожала и поминутно меняла форму, и вот тогда, схватив ее, Марселина в ту же самую минуту увидела, в чем, собственно, фокус.

Она взяла матрас, легкий спальный мешок и разделась до трусов и майки в рассеянном свете, отраженном от морру.

27 января 2033 года

Как плакать в Сидаде-де-Лус?

Каждая новая запись в книге требует испечь Пирог Плача. Мука, маргарин, сахар, орехи, еще сахар – святые такие сластены – щедрая порция кашасы, против чего святые тоже не возражают. Испечь. Нарезать на кубики ножом, смоченным в святой воде, один кубик на каждую молитву. Остальное можно оставить на подносе для всех соседей. Теперь нужно выбрать святого. Айшэды подсказывают доне Ортенсе, что лучший вариант для такого случая – святая Христина (Чудесная). Она распечатывает изображение, аккуратно вырезает его ножницами, наклеивает на дощечку размером с картонный пакетик со спичками вместе с другими католическими символами из журнала, который издает церковный приход, и украшает по краю пластиковыми бусинками, блестками и осколками стеклянных рождественских украшений. Затем икона очищается солью и ладаном. Гадание на китайском компасе дает наилучшее расположение, затем Книгу Плача открывают перед алтарем, вписывают имя и просьбу обязательно маркером с толстым стержнем, чтобы надпись легко читалась в полумраке барракана, а потом все это припорошить фарофой, которую потом собирают в кучку перед святой Христиной Чудесной. Затем, пока плач не прекратится, это прошение, как и все другие на этот день, орошают слезами.

«Святая Христина, прояви себя, – молила дона Ортенсе. – Удиви меня. Страдает мой младшенький и второй из самых любимых сыновей. Лежит себе в гамаке и только глазами моргает, я понимаю, что он играет в игры и читает форумы в айшэдах, а еда на тарелке тем временем стынет и привлекает мух. Он забыл про все свои сделки, контракты и планы, с его-то амбициями, деловой хваткой и решимостью. Я знаю, что Герсон – глупый, мягкий Герсон – подсыпает таблетки в колу Эдсона, и эти таблетки крадут его энергию, высасывают его волю. Подними его, пусть выйдет из дома, встретится с друзьями и клиентами, они ему помогут. А до тех пор позволь мне стирать его одежду, поправлять его бумаги, приносить ему кофе, оставлять тарелки с цыпленком, бобами и рисом и сказать Герсону, чтоб прекратил таскать таблетки, а вместо это лучше принес бы нормальных денег в дом».