Бразилья

В церкви было темно, как в могиле, ее освещали лишь свечи, горевшие у ног святых, и красное пламя в лампаде, но Фалькон легко нашел Квинна, следуя за дымом сигары.

– Во Франции курение в церкви сочли бы ужасным грехом.

– Не вижу ничего дурного. – Иезуит встал, прислонившись к кафедре – головокружительной конструкции, которая была прицеплена к алтарной части храма, словно гнездо какой-то лесной птицы, а от нарисованных на ней ангелочков и аллегорических фигур рябило в глазах. – Мы чтим крест нашими сердцами и умами, а не вдохами и выдохами. И разве мы не пьем вина в самом святом из святых мест?

Зной Рио-Негру, казалось, задержался в церкви. Фалькону изнывал от жары, был подавлен и напуган. Ему уже дважды довелось видеть ярость священника.

– Ваше отсутствие заметили на ужине.

– Мне предстоит закончить набор упражнений, прежде чем я продолжу свою миссию.

– Я так им и сказал.

– Они упомянули о сегодняшнем нападении?

– Нет.

– Странно, что в таком маленьком городке, как Сан-Жозе, братьям нечего сказать о нападении на приезжего адмонитора. – Квинн изучил тлеющий уголек сигары и аккуратно затушил ее о выложенный плиткой пол. – Что-то неправедное так сильно здесь укоренилось, что, боюсь, не в моей власти уничтожить его.

– «Уничтожить». Слишком воинственное слово для истово верующего.

– Я состою в военном ордене. Вы знаете, почему меня выбрали адмонитором в Коимбре?

– Из-за вашей способности к языкам. И потому, что, простите, вы убили человека.

Квинн хохотнул, и смех с этим его необычным акцентом казался каким-то сплющенным и уродливым.

– Полагаю, несложно догадаться. А вы можете догадаться, как именно я убил того человека?

– Ну, очевидным предположением будет – в пылу искупления грехов.

– Да, это очевидное предположение. Но нет, я убил человека высокой оловянной кружкой. Я ударил его по виску, а потом, воспользовавшись его беспомощностью, сел сверху и выколотил из него дух все той же кружкой, более того, избил так, что даже хозяин не смог его опознать. Вы знаете, кто был тот человек?

Фалькон почувствовал, как у него чешется череп под париком.

– С ваших слов, получается, что слуга. Ваш личный?

– Нет, это был раб из таверны в Порту. Бразильский раб, вернее сказать, индеец. Судя по речи, индеец тупи. Владелец сколотил состояние в колонии и вернулся с семьей и рабами в Португалию. Тот раб даже особо ничего не сказал мне – просто сообщил, что ему велели больше мне не наливать. И я перед всеми своими друзьями, пьяницами и драчунами, схватил пустую пивную кружку и ударил его. Сможете ли вы теперь догадаться, зачем я посвятил себя иезуитскому ордену?

– Разумеется, раскаяние и покаяние, причем не только за убийство – не будем спорить, это было именно убийство, – но и потому, что вы принадлежали к высшему классу, который может убивать безнаказанно.

– Да, именно так, но вы упустили самое главное. Я уже сказал, что состою в военном ордене: дисциплина, мой друг, дисциплина. Когда я убил того раба – я тоже буду называть вещи своими именами – знаете, что я испытал? Радость. Такую радость, какой не испытывал ни до, ни после. Когда я причащаюсь или сам совершаю таинство, когда молюсь в одиночестве и знаю, что со мной дух Христов, или когда музыка трогает меня до слез – все это даже близко не сравнится с тем, что я ощутил, когда взял в руки чью-то жизнь и вырвал ее с корнем. Ничто, Фалькон, ничто с этим не сравнится. Когда я участвовал в дуэлях, то мог прикоснуться лишь к краю этого переживания. Это ужасная и прекрасная радость, Фалькон, и от нее очень сложно отказаться.

– Я видел, – промямлил Фалькон слабым голосом. Как жарко – он не мог дышать, и пот катился по затылку. Француз снял парик и нервно сжал его в руке, как поклонник сжимает букетик цветов.