Брекен и Ребекка

— Неужели? — равнодушно бросала в ответ Ребекка.

— Д-да, я ходил к са-самому бо-болоту.

Все та же улыбка. Никаких вопросов. Ни единого слова.

— Это было очень ин-интересно, — слабым голосом говорил Комфри.

Он мог стараться сколько угодно, но толку из этого не выходило. Когда Ребекка пребывала в таком настроении, ему казалось, будто свет померк, и у него возникало желание убежать и спрятаться.

Иногда Ребекка находила в себе силы извиниться перед ним и сказать, что дело вовсе не в нем, но порой ей не удавалось вымолвить ни слова, и Комфри уходил, а она оставалась одна, продолжая ощущать какую-то глубочайшую скованность и понимая, что не в состоянии ничего сделать, разве что заплакать. Ребекка старалась хоть как-то справиться с собой и принималась хлопотать в норе, заново убирая и без того безукоризненно чистые проходы.

Иногда Комфри оставался с ней и сидел, слушая, как она плачет и говорит о том, в чем не посмела бы признаться никому из жителей Данктона, кроме него, о том, что ей не хватает сил на всех, а они все приходят и приходят, они нуждаются в ее помощи, а значит, она должна помогать им, чтобы не посрамить светлую память Розы. Она принималась плакать. А он все слушал, не успевая вовремя найти нужные слова, и лишь тогда он наконец понял, что ей необходим надежный друг, к которому она могла бы обратиться за утешением, как обращался к ней Комфри и многие другие. И тут он пожалел, что среди данктонцев уже нет таких, как Меккинс, который мог в нужную минуту послужить ей опорой и поддержкой, пожалел о том, что сам он слишком слаб для этого. И тут ему пришло в голову, что он может отправиться к Камню и помолиться о том, чтобы Брекен вернулся и помог Ребекке.

Однажды в марте Комфри в очередной раз застал Ребекку в чрезвычайно угнетенном состоянии, и тогда он действительно пошел к Камню и принялся раздумывать над тем, как бы ей помочь. Прошло несколько дней, и Ребекка с изумлением заметила, что за это время ее ни разу никто не потревожил, и она смогла насладиться полнейшим покоем и одиночеством. Затем она встревожилась, подумав, уж не стряслось ли что-нибудь неладное, и решила пойти и узнать, что там у них происходит.

Сначала по дороге ей встретилась кротиха, которая взглянула на нее с некоторым беспокойством и воскликнула:

— О, это ты, Ребекка! — И сразу поспешно скрылась.

Затем ей повстречался крот, который славился своей мнительностью и вечно на что-нибудь жаловался, даже если был абсолютно здоров, лишь бы заставить Ребекку немного с ним повозиться. Завидев ее, он повел себя совершенно необычным образом и сказал:

— Привет, Ребекка! Ты знаешь, со мной все в порядке. У меня ничего не болит… ну просто ничегошеньки! — И тут же захохотал, притворяясь, будто ему очень весело.

Наконец одна старая кротиха, которой и вправду нездоровилось, и Ребекка почувствовала это сразу, как только вошла к ней в нору, объяснила ей, в чем дело, уступив ее просьбам. Оказалось, что Комфри обошел всю систему и с небывалой решительностью велел оставить Ребекку в покое «по-потому что она свалится, если вы не да-да-дите ей отдохнуть». А если она кому-то понадобится позарез, пусть приходят к нему в нору, и он сам окажет им помощь, только не надо беспокоить Ребекку. Услышав об этом, она просто поразилась, ведь Комфри терпеть не мог, когда кто-нибудь заявлялся к нему в нору, заваленную разными травами.

Спустившись по склонам холма, она зашла к Комфри и пожурила его, но очень мягко, ведь в последнее время лишь немногим случалось проявлять о ней такую трогательную заботу, и она была благодарна Комфри, который настолько любил ее, что попытался взять на себя часть ее обязанностей.

Но подавленность, которую она испытывала на протяжении всего марта, только возросла, когда впервые за множество лет в древних туннелях начали появляться на свет новорожденные кротята. С наступлением брачного сезона многим из самок удалось найти себе пару, и в конце месяца, хоть и чуть позже обычного срока, они принесли потомство.