Бремя

Но что-то важное в ней не смогли все-таки разрушить лекарства. И напрягая волю, преодолевая стены ступора и аморфность разума, искала Несса в охраненной глубине своей, там, где все еще дышала живая душа, пережитое совсем недавно ощущение — предчувствие того, что никто — не один, и она — не одна, что добрый помощник где-то рядом — и находила его в минуты мимолетной ясности, как драгоценность, как нежданную награду, и тихо радовалась, и надеялась.

Глава 24Идиот

Артур ежедневно навещал жену. И каждый раз в первую минуту они не узнавали друг друга: она — выискивая его образ в замутненной памяти, он — с трудом привыкая к изменившимся чертам ее лица. Все в нем рвалось от жалости. Что еще он мог сделать? Как сильнее любить? Чем услужить? Отдал, что было, ничего не получив взамен. Да ведь и не ждал многого — одного только — простой, нормальной радости вдвоем. Но и эта надежда закатывалась теперь, как уставшее солнце за горизонт.

— Скажи мне что-нибудь, родная моя, — прошу тебя, не молчи.

Но она молчит, всегда отстраненно молчит. И хочется встряхнуть, заставить ее говорить и реагировать. Непереносима бессловесность свиданий. Может, правы врачи, и жене его предстоит долгое лечение, и никакой любовью здесь не поможешь. Но что тогда? Желтые стены на всю оставшуюся жизнь?

— Забери меня отсюда. Пожалуйста, забери, — наконец, словно сквозь дрему, попросит она, не поднимая головы с его плеча, не открывая глаз.

Однако забрать он ее не мог. Лечащий психиатр настаивал на дополнительных двух неделях, объяснял, что идет период адаптации к новым препаратам — от этого апатия, сонливость, отсутствие мотивации — уверял, скоро пройдет. Артур верил — и не верил, у него самого начиналось что-то вроде хандры, хотелось, чтобы оставили в покое, хотелось уехать далеко и забыть обо всем, но тревога о Нессе временами с такой жгучей болью пронизывала его, что он тут же давал себе слово не оставлять ее ни при каких обстоятельствах, как ни тяжела оказалась болезнь.

Он отгонял от себя страхи, когда один возвращался домой, а потом нервно ходил по террасе, где каждый сантиметр пространства напоминал о ней и о редких минутах их чистого (или таким оно казалось ему вначале?) счастья. С первой их встречи в доме миссис Харт, еще жива была Эрика, родилась в нем мгновенная, на грани нереального — влюбленность в эту необычную, будто раненную печалью, женщину, о прошлом которой он ничего не знал и не хотел знать, потому что достаточным и сверхдостаточным было то, что видел и чувствовал. Та влюбленность приступами необъяснимой сильнейшей эйфории захватывала его сердце, пока не завоевала полностью. Несса со своим загадочным жизненным предисловием и непоправимой внутренней надломленностью, обернувшейся теперь серьезным (кто знает — может, неизлечимым недугом), непонятным образом вошла в него, стала больше, чем любимой женщиной, стала его ребенком, его каждодневной заботой, смыслом и одновременно мечтой и его же сущностью. Она больна — и он болен. Ее судьба — его судьба. Значит, и нет теперь дороги назад...

* * *

Через две недели Нессе разрешили выходить. Во дворе клиники располагался небольшой сквер с несколькими высокими кленами и узкими скамейками рядом с ними.

Уже вовсю в свою заглавную роль вступала весна в великолепном представлении природы. Мягкие лучи, слаженно подыгрывая ей, настойчиво теснили сырые пугливые тени, и те бежали к строгим шершавым стволам деревьев и умоляли о приюте. Открывались, потрескивая, почки на ветках и показывали нежные, ярко-зеленые язычки новорожденных листьев, поддразнивали — то ли еще будет! Земля влажно дышала. Трава торопилась к солнцу. Воздух сиял. Смеялось, раздуваясь от радости единственное на востоке, куда был обращен Нессин взгляд, как будто проросшее из верхушек деревьев облако, и колыхался его пышный, белый парик на легком ветру. А в самой вышине раскинуло необъятный, подсвеченный изнутри алым, занавес само небо — великий режиссер и исполнитель, непостижимый талант, обещавший зрителям неисчислимое множество новых, еще более блестящих или трогательных сцен. К сожалению, из зрителей присутствовала только одна, но это нисколько не умаляло грандиозности спектакля.

Согревалась Ванесса, наблюдая за каждой мелочью, творящейся вокруг, иногда ощущая себя почти успокоенной: земля и небо всегда утешали ее.

Даже если прикроешь глаза, и останется единственная узкая полоска света, соединяющая внутренний мир с внешним — не утащит тебя полуденный демон в темный погреб подсознания. А потому всеми силами постарайся удержать этот спасительный просвет, сквозь который льется цветная, предвечная жизнь и не погрузиться в вязкую, мрачную дрему, обнажающую твою беззащитность. Так и сидела она с полуопущенными веками на границе двух трудносовместимых способов бытия, и кольца солнца кружили вокруг, поддерживая ее в равновесии.

— Миссис Файнс, вам пора идти в палату.

Несса и не заметила, как рядом появилась санитарка. Все же повезло ей сегодня: смена оказалась вполне сносной.