Бремя Чести

Над ними повисла долгая уютная тишина, которую прерывали только звук повозок на неровной дороге и случайный смех и музыка других людей.

«Когда мы умираем», - наконец, произнес Мотли, нарушив молчание, которому, как показалось Эйдану, никогда не придет конец. Его голос был более уставший, отяжелевший от выпивки, туман частично скрыл его лицо. – «В этом мире у нас ничего не остается: ни братьев или сестер, ни наших родителей, ни всех тех шлюх, с которыми мы спали, ни даже вина в наших животах. Все, что у нас есть, - это наша память. А наши воспоминания часто обманывают нас. Они становятся полуправдой, искаженной истиной, это частично правда, а частично то, что бы нам хотелось. Наши воспоминания со временем превращаются в вымысел, нравится тебе это или нет. Фантазия – это все, что мы оставили. Фантазия всегда будет превосходить память. Когда ты оглянешься на жизнь, когда ты попытаешься понять, что ты оставил, то станешь лелеять не меркнущие воспоминания, а фантазии, которые стали настолько реальными, что уже являются частью тебя. И этими фантазиями управляют истории».

Мотли наклонился вперед, охваченный чувствами, со внезапным напряжением в глазах.

«Видишь ли, юный Эйдан, слишком часто наши жизни являются чересчур земными. Или слишком сложными. Или очень несправедливыми. Или слишком таинственными. Или невероятно неразрешенными. Наши жизни могут быть беспорядочными, лишенными решений, иногда они могут даже обрываться на средине. Но наши истории, наша фантазия – что ж, это абсолютно другие вещи. Они могут быть всем, чем не может быть наша жизнь. Они могут быть идеальными. Именно они поддерживают нас».

Мотли сделал глубокий вдох.

«Более того», - продолжал он. – «Наши истории не только поддерживают нас. Если мы живем с ними достаточно долго, мы становимся

нашими историями. Ты меня понимаешь? Легенды, которые мы читаем, фантазии, которые мы выбираем – они погружаются в нас. Они становятся частью нашего естества. Они начинают определять нас, становятся такой же частью нас, как наши настоящие воспоминания – даже более значительными, потому что наши воспоминания нам навязывают, а фантазии мы выбираем сами. Когда бы ты ни услышал отличную фантазию – такую, которые рассказываю я – она изменит тебя. Навсегда».

Наконец, Мотли откинулся назад, вздохнув и сделав очередной глоток из своего меха.

«Так что, как видишь, мальчик», - заключил он. – «Я не просто рассказываю истории. Я меняю человеческие жизни. Так же – если не больше – как твой отец. Мечи твоего отца временны, а мои фантазии еще долго будут жить после меня».

Мотли скрестил руки на груди, закрыл глаза и, к удивлению Эйдана, захрапел.

Эйдан поражался этому человеку, такому непохожему ни на кого из всех тех, кого он когда-либо встречал, спрашивая себя, откуда он. Эйдан оглянулся по сторонам и вынужден был признать, что он испытывает благоговение перед всеми этими людьми – такими беззаботными, такими счастливыми. Он никогда не видел такого веселья в форте своего отца. Неужели людям Волиса чего-то не хватало из того, что было у этих людей?

Повозка ехала уже много часов, то и дело подпрыгивая. Эйдан удерживал Снежка рядом с собой, пытаясь укрыть его от ухабов, поскольку его раны все еще не затянулись. Выглянув из повозки, Эйдан увидел проносящуюся мимо местность, деревья, которые сменили зеленые листья на фиолетовые и желтые, а потом снова на зеленые. Когда мальчик начал спрашивать себя, закончатся ли когда-нибудь деревья, как вдруг перед ними раскинулась большая открытая равнина.

Эйдан сел, ощутив прилив волнения, когда вид очень изменился. Небо открылось, когда закончился лес, и солнце осветило открытые равнины. Он чувствовал, что они уже близко. Езда стала ровнее, их лошади поскакали быстрее и, когда Эйдан поднялся в повозке, сгорая от нетерпения все увидеть, он был поражен представшей его глазам картине.

Там, на горизонте, возникая из тумана, находился Андрос, столица. У Эйдана замерло дыхание. Это было самое удивительное место из всех, что он когда-либо видел в жизни, растянувшееся на горизонте, словно заполняло собой целый мир. Перед ним находился огромный храм, парящий в облаках, и через его центр, открытую арку, проходили массивные входные ворота, через которые то и дело спешили толпы людей. Эйдан рассматривал парапеты, ожидая увидеть королевские желто-голубые флаги Пандезии, зубчатые стены с пандезианскими солдатами, но, изучая городские стены, мальчик был приятно удивлен, когда никого не увидел. Его сердце учащенно забилось, когда вместо этого он увидел гордо висящие флаги Эскалона. Он моргнул, спрашивая себя, а не обманывают ли его глаза.

Они не обманывали. Эйдан с радостью осознал, что столица перешла в руки его людей. А это могло означать только одно – его отец взял ее. Он победил.

Эйдан был счастлив осознать, что это означает и кое-что еще, даже более важное – его отец находится здесь, внутри.