Бремя империи

Поэтому инструктор — боевики звали его Сахиб — не поддался общему азарту погони. Он шел последним, направляясь к еще примеченному днем укромному месту на валу. В руках он нес свою старую, проверенную снайперскую «ли-энфильд». А еще с ним было несколько человек — их он придерживал и отдельно проинструктировал перед выходом, и если он на рожон не лезет — не лезть тоже. Инструктор отбирал их лично — главным образом по принципу хотя бы минимального здравомыслия и возможности работать с ними в дальнейшем. Те, кто истошно воет «Аллах Акбар» и не видит для себя большей награды, чем отрезать голову русскому ребенку, — это пушечное мясо, даже если впереди засада — пусть их и кончают. Пусть казаки убивают их, а они казаков, их все равно придется пускать в расход, когда эта земля станет британской. А вот те, кто взял в руки оружие, кто пять раз в день расстилает седжаде и кладет поклоны Аллаху — но кто при этом думает не об Аллахе, а о тех землях, которые он захватит, прикрываясь исламом, о тех деньгах, которые он получит от продажи нефти, — вот такие люди британцам были очень нужны, таких Сахиб берег. И не только Сахиб…

Если бы у Мишки, как и у других пацанов, до времени не отняли оружие — он бы стал стрелять. Не задумываясь — просто чтобы помочь отцу: смотреть на драму, разворачивающуюся на поле, было для него невыносимым…

— Давай! Давай же!

— Да помолчи ты! Баба даст! Рано еще!

— А когда?!

— Он сам даст сигнал!

Сигналом было то, что Петро Попейвода должен был упасть — иначе бы пули пулемета срезали бы и его. Пулемет не стреляет по целям, пулемет подавляет огнем. Как только Петро падает — так и огонь из всех стволов, такой был уговор.

Но он почему-то не падал. Бежал, то ускоряясь, то замедляясь, петлял…

Боевики не стреляли — чувствуя беззащитность кяфира, террористы решили взять его живьем. Все равно — пристрелить врага это не то, враг не мучается — выстрелил, и все. Нет, он должен умирать в мучениях, как должны умирать в мучениях все русские, что попадутся им на пути, расплачиваясь за годы преследований и оккупации, иншалла!

Интересно, куда он бежит? К деревьям? А что там?

Петро Попейвода упал — от преследователей его отделяли не больше десяти метров.

— Давай!

Коршун нажал на гашетку, повёл стволом — и старый, но не ставший от этого менее смертоносным пулемет пробудился, запел монотонную и грозную песню, срез ствола вспыхнул пульсирующим огнем. Каждый пятый патрон в ленте — как и полагается в армии — был трассирующим — поток пуль представлял собой пульсирующую огненную строчку. Все, чего касался стальной поток, мгновенно разлеталось, разрывалось, превращалось в пыль, в осколки. Преимущество — превосходство в численности, голая каменистая поверхность, где кяфиру негде укрыться, — мгновенно превратилось в смертельную ловушку.

Навскидку — человек пять легло разом, не успев ни опомниться, ни выстрелить — так и полегли, как срезанные серпом колосья. Коршун на мгновение прервал стрельбу, перевел ствол пулемета на темный силуэт внедорожника, саданул — и даже досюда, до позиции казаков донеслась барабанная дробь, выбиваемая пулями по стальному кузову. Автомобиль остановился — сразу заглох мотор, несколько метров он катился вперед по инерции. Потом встал. Выскочить из него тоже никто не успел.

Сашке было не до того — задача у него была своя. Схватив, как началась стрельба, винтовку, он выстрел за выстрелом, больше всего опасаясь занизить, выдолбил по мелькающим вдали призрачным фигурам целый магазин, попал или нет — непонятно. Адреналин просто бурлил, он забыл все, чему его учил отец, все, чему учился на стрельбище, — он просто бил одиночными в ту сторону, откуда шли враги. Бил, чтобы их остановить.