Бремя Милосердия (СИ)

– Разумеется. Чтобы показаться умным человеком в обществе, проще всего говорить то, с чем в этом обществе принято соглашаться. В эпоху, когда умами народа властвовала церковь, очень умно было быть ортодоксально верующим. В эпоху второй антавы, когда научные достижения разгромили церковную догму, – было умно быть атеистическим материалистом. Но пессимистом умно быть в любую эпоху: всегда и везде люди охотнее поддержат вашу мысль о несовершенстве мира, чтобы пожаловаться на собственные проблемы, чем разделят вашу радость. Тут вы не оригинальны.

– Я не стремлюсь быть оригинальным. Я просто говорю то, что есть…

– И что же есть, по-вашему?

Морис устало отвернулся от огня, потрескивающего в камине. За окном всё валил снег.

– Ничего хорошего. Невозможно быть счастливым, когда жизнь печальная.

– От чего же она печальная?

– А разве это не очевидно? Всё кругом переживает упадок. Вся человеческая культура. Человечество само привело свой путь к логическому завершению.

– Эсхатологические фантазии свойственны человеку, сколько стоит мир, – вздохнул доктор.

– Эта основана на реальности. Вы просто посмотрите кругом.

– Ну… – Доктор оглянулся, словно восприняв фразу Мориса буквально, – ничего особенного не вижу. По сравнению с временами рабства, Инквизиции и мировой войны – вроде так даже неплохо.

– Порой мне кажется, что даже войны были лучше, чем то, что творится сейчас. Тогда хоть люди были на людей похожи… Во что-то верили. К чему-то стремились. Мы же теперь на каждом шагу кричим, что сами творим свою реальность – и мы растоптали всё, что было свято для наших предков: религию, философию, искусство, науку… Мы превращаем наших матерей в юных девушек, а девушек – в юношей, мы занимаемся сексом отнюдь не с целью продления рода и пресекаем возможность беременности на уровне информационного слепка организма. И повсюду ТРИП. Мы живём в ТРИПе. Там, а не в реальной жизни, происходят все волнующие нас события. Всё виртуально, неестественно, суррогатно… На самом деле, мне бы хотелось посмотреть, как этой цивилизации придёт конец.

– Хотите, чтобы наступил конец света? – Участливо спросил доктор, таким тоном, каким спрашивают: «хотите ещё печенья?»

– Я не знаю, чего я хочу, – покачал головой Морис. – Я смертельно устал.

– Это просто зима, – сказал доктор, поглядев в окно. – Время, когда вся жизнь замирает, а мы получаем возможность задуматься над тем, кто мы такие. Время зимы – это, сударь, время испытания. Время зверя.

– Какого зверя? – Морис, увлечённый предыдущей темой, был сбит с толку странными словами.

Вместо ответа доктор кивком головы указал на окно. Морис поглядел: снег перестал падать, и в разрыве облаков ярко сияли огромные звёзды ближней метасистемы. Созвездие Йат. Пятнадцать ослепительных точек, складывающихся в фигуру косматого чудовища.

– Ах, вы про звёзды…

– Про них тоже.

– Вы, случайно, в Бога и Владычицу не верите?

– Почему бы и нет?

Морис вгляделся в спокойную улыбку доктора. Вспомнил приверженцев Канонической церкви. Ничего общего.

– И как же вера в высшие силы сочетается с илипингом? – Морис не удержался от сарказма.

– Не вижу причин, почему они могли бы конфликтовать, – пожал плечами доктор.

– Религия считает божественный промысел единственной волей, которой дано творить реальность, – заметил Морис.

– Но религия не отвечает на вопрос: что если божественный промысел был в том, чтобы наделить человека волей преображать реальность, выступая соавтором Бога, – сказал доктор.

– Вы утверждаете, что знаете ответ на этот вопрос? – усмехнулся Морис.

– В Меа хранятся несколько тысяч вариантов ответа на него.

– Если начистоту: я не люблю разговоры о Меа.

– Не любите? Или не хотите о нём знать?