Бремя Милосердия (СИ)

Он не заметил, когда, в какой момент, его восприятие действительности изменилось. Тело стало будто бы легче: он почти его не чувствовал. Ощущение было такое, словно ему сейчас ничего не стоит воспарить над полом комнаты и, выйдя в окно, отправиться гулять по воздуху… Он не ощущал не только недавней боли – он не чувствовал даже материальности своей кожи. Зато ощущения обострились неимоверно – он вдруг увидел в комнате множество деталей, которых сначала не заметил. Что-то произошло со слухом: он слышал обрывки чьих-то разговоров, хотя в комнате никого не было, кроме него и молчавшего в этот момент доктора. Что-то произошло со зрением: вещи вокруг светились. Нет, не так, как светится фонарик – просто на каждом предмете лежал словно бы блик света, какое-то сияние, которое не было его собственным, но в то же время было присуще ему, как бывает присущ одежде запах её владельца. Этот эффект на разных предметах был различным. Одни вещи в комнате «сияли» еле заметно, тогда как фортепиано, например, просто купалось в «сиянии». Но больше всего поразило Мориса лимонное дерево, что росло в кадке у окна: оно оказалось окутано целым облаком света, источаемого каждым его листочком. Этот живой свет струился и колыхался, тянулся к доктору, словно стремился коснутся его, погладить. А сам доктор… Он был окутан ореолом свечения. От него исходило такое мощное сияние, что Морис просто не мог взглянуть в его лицо. Удивительно, но Морис не испытывал сильных чувств. Он был спокоен и ощущал предельную ясность восприятия: все детали, частички быта и повседневной обстановки складывались в завораживающее полотно жизненного момента, прекрасного и неповторимого в своей простой красоте. Потрескивание камина и свечей было невыразимо красивым, сочетание картин на стенах, столь разных на первый взгляд, оказалось идеально гармоничным… Ночь за окном, полная снега, была исполнена торжества и очарования. Золотистый блик от свечи на узоре бокала был так прекрасен, что на глаза наворачивались слёзы. Морис внезапно понял, что захлёбывается от удивительного чувства. Это звенящее внутри, разрывающее чувство прекрасного словами он бы выразить не смог, разве что сказал бы – «так должно быть. Так просто должно быть. Жизнь должна быть такой». Как он мог не видеть, не воспринимать всего этого раньше? Он взглянул на своего собеседника и подумал – почему он до этого момента не видел некоторых деталей его одежды? И как он мог не видеть вот эту серебряную звезду, сверкающую у него на груди? Восьмиконечная звезда мягко серебрилась в свете свечей. Сам доктор улыбался, пристально глядя на Мориса. А за его спиной, между ним и портретом на стене, стояла тень… Юноша сошёл с портрета. Его бледное лицо, так хорошо изученное Морисом, было теперь объёмным, причудливая, чужеземная одежда оставляла открытыми точёные сильные руки, увитые замысловатыми татуировками. Тёмно-голубые глаза, прищурившись, пристально глядели на Мориса – и Морис чувствовал себя так, словно с него снимают плоть, глядя прямо в душу. Бледные ладони лежали на плечах доктора.

Морис закричал и пролил напиток. Горячие капли обожгли его руку, и он вскрикнул. Ошарашено уставился на хозяина кабинета.

Тот сидел на прежнем месте, как и минуту назад, расслабленно закинув ногу на ногу. Портрет голубоглазого юноши висел за его спиной. Никаких рук на его плечах не было. Никакой звезды на груди – тоже. Вещи вокруг были совершенно обычными. И лимонное дерево невинно стояло у окна.

Морис сжал пальцами виски. Его охватила паника. Легко отрицать возможность сверхъестественного. Пока не столкнёшься с ним в реальности.

– Легко отрицать возможность сверхъестественного, пока не столкнёшься с ним в реальности, – произнёс доктор. Эта фраза никак не относилась к их текущему разговору. Зато в точности повторяла мысль Мориса.

– Ещё бокальчик, мистер Эрванд?

Морис ошарашено поглядел на своего собеседника. Выглядел доктор совершенно обычно, смотрел всё так же непринуждённо, ничто в его лице не намекало на то, что происходит что-то странное.

– Нет… Благодарю. – «Нет, это всё бред, – думал Морис. – Наваждение. Наверное, у меня жар…»

Жара у него не было. Морис прислушался к своим ощущениям и тут вдруг понял: у него же ничего не болит. Совершенно. Горло, которое весь вечер слово резало бритвой, не давало о себе знать. Насморка не было. Он чувствовал себя совершенно здоровым.

– Зря вы так, – сказал доктор. – В Эрендере многие дорого бы дали, чтобы попробовать настоящий ромари.

– Ромари?! – Морис изумлённо воззрился на графин. – Так это был ромари?!

Ромари, «Слеза просветления», ламбитский напиток, проясняющий сознание и раскрывающий барьеры восприятия человека, был легендой. О нём многие говорили, но никто в Эрендере его не пробовал: рецепт ромари был испокон веку тайной ламбитских ведунов, его знали только посвящённые. Конечно, в некоторых эрендерских кофейнях можно было заказать «настоящий ламбитский ромари», но сбор трав, подававшийся под этим названием, по мнению ламбитов, даже близко не напоминал оригинал…