Бремя Милосердия (СИ)

– Игра такая, – пояснил двинэа. – Новая примочка, называется «рефлектор». Это такая штука – входишь в синхронизацию, кодируешься – и попадаешь в придуманный мир… Ну, как бы попадаешь. Мозгами попадаешь. Восприятием. У тебя там есть как бы своя история и какой-то квест. Ты выполняешь его, а попутно делаешь там что хочешь, ешь, дерёшься, трахаешься… И воспринимаешь всё это как в обычной жизни. Ясно?

– Ясно, – помрачнел Мёрэйн.

– Тебе ясно? – Переспросил Роу. – А мне нет. Ума не приложу, зачем придумывать какую-то реальность и жопу драть, чтобы кто-то другой в неё поверил.

– Я могу объяснить, зачем – но, пожалуй, не буду, – произнёс Мёрэйн. – Ты знаешь, тебе и твоей расе очень повезло, что вы, домчавшись до четвёртой ступени эволюции, не понимаете таких вещей. Менталитет у вас другой. Ваше счастье…

– Значит, я попал в точку, – удовлетворённо хмыкнул двинэа. – Эта блажь всё-таки смогла тебя зацепить.

***

Звёзды непривычно далёкие. Мизерными точками они еле виднеются в чужом вечернем небе. Повсюду свет – неприятный, искусственный, раздражающе яркий. Жёлтые лучи фонарей и режущее глаза, безвкусное разноцветие магазинных витрин, киосков, рекламных щитов, мигающие вывески, бегущая реклама… Из-за всего этого светового сумасшествия звёздный свет, и без того тусклый в этом мире, неразличим совсем. Здесь слишком много искусственных огней. И слишком много шума. Шум, который они называют музыкой, несётся отовсюду: из дверей палаток и ларьков, из окон автомашин. Надо всем этим безумием громкоговоритель вещает рекламу каких-то товаров. Люди тоже безумны. Вместо того, чтобы идти, они несутся, толкаются и хаотично, неловко двигаются. Вместо того, чтобы вести себя спокойно – галдят, орут, шумят. Но почти никто не разговаривает друг с другом, не приветствует друг друга. Не уступает дорогу.

– Подайте кто сколько сможет, подайте кто сколько сможет… – Скороговоркой твердит безногий нищий, бесстыдно выставив розовые культи, пытаясь перегородить ими ход потоку людей, спешащих к метро. Бритоголовый бугай, смачно харкнув, плюёт в его сторону и поддаёт ногой жестяную банку для милостыни. Монеты раскатываются по асфальту, старик ползёт на четвереньках, подбирая их с заплёванной мостовой. Толпа брезгливо обтекает его, кто-то в спешке наступает ему на руку…

Скамейка находится внутри небольшого загона из полупрозрачного, покорёженного кое-где, разрисованного неприличными словами пластика. Под ногами вместо брусчатой мостовой, которой полагается устилать улицы городов, – твёрдое, шероховатое, отвратительного серого цвета покрытие, называющееся твёрдым, шероховатым и серым словом «асфальт». На асфальте здесь и там валяются окурки, кусочки битого стекла и какой-то ещё разнообразный мусор.

Он вышел из пластикового сооружения, и оказалось, что он на улице какого-то ужасного города. Улица забита неуклюжими, громоздкими передвижными средствами, двигатели которых при движении выбрасывают через специальные трубки смердящие облака, отчего воздух воняет невыносимо и едва пригоден для дыхания. Здания вдоль улицы – высокие, прямоугольные, с плоскими крышами и рядами одинаковых квадратных окон – гигантские бетонные коробки, симметрично таращатся множеством незрячих глазниц. Сама мысль о том, что такое уродливое сооружение можно называть «домом», кажется странной. Небо, закопчённое клубами дыма из двух труб, торчащих где-то на периферии за этими строениями, перечёркнуто протянутыми проводами. Вдоль улицы, по обеим сторонам, – деревья… Если, конечно, эти несчастные существа можно называть деревьями. Все их ветви обрублены, остались только уродливые чёрные остовы стволов, зияющие закрашенными краской спилами. Лишённые ветвей, но крепкие, с неповреждёнными корнями, они вынуждены мучиться. Они источают смрад боли и отчаянья, и их вид вызывает ни с чем не сравнимый ужас. Это как увидеть человека, ползущего с отрубленными ногами, с окровавленными обрубками. Сердце сжимается от отвращения и жалости.

Нет, этот мир никогда его не отпустит. Может быть, ничего другого на самом деле и нет? Возможно, вот она – явь, а всё остальное ему лишь снится?

Мёрэйн ещё раз взглянул на пластинку меатрекера. Устройство радужно блеснуло, поймав солнечный луч. Зачем Роу привёз ему из Эрендера этот странный сувенир? Почему вообще обратил внимание на то, что у людей появился ещё один вид развлечения? Народ каладэ не понимает этого чисто человеческого стремления чем угодно занять свой разум и тратить жизнь на занятия, не имеющие никакого смысла, кроме одного – создать иллюзию смысла. Даже двинэа, неприкасаемые народа каладэ, – не исключение. Хоть они и живут в суетном мире Мелека, но и они не разделяют склонности людей играть в игры. Каладэ никогда не играют, и это отличает их от людей… Это типично человеческая черта – играть в игры. Мёрэйн знал много игр, в которые играют люди, и много людей, которые играют в игры. Он много раз видел, как игры приводили к гибели – отдельные души и целые цивилизации. И так же много раз он видел, как игры спасали миры.