Бремя власти: Перекрестки истории

Они представляют собой разношерстную толпу людей, не связанных между собой никакой общей идеей, кроме идеи устранения Павла. Красочная картина пирушки заговорщиков накануне убийства показывает их полную разобщенность: кто ратует за Конституцию, а кто – за «фараончик с макашкою», кому главное – свобода, а кому – круглые шляпы да фраки.

Единственный активный персонаж среди толпы мятущихся духом, не уверенных ни в чем заговорщиков – Леонтий Леонтьевич Беннигсен, [161]роль которого и в реальных событиях была весьма велика, впервые появляется как «deus ex machine» только в конце 4-го действия, чтобы увлечь за собой сомневающихся и трусящих героев. Этот «длинный Кассиус», как назвал его И. В. Гёте, – живое орудие Палена, шпага в его руках.

Главной задачей Палена было вынудить Александра дать одобрение действиям заговорщиков. Александр колебался. Пален, лавируя между императором и наследником, пугал обоих друг другом, вынуждая действовать. Он не гнушался никакими средствами: «Я… так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчет его собственной будущности, представляя ему на выбор – или престол, или же темницу, и даже смерть, что мне, наконец, удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность…» [54;135].

Только представим себе императора и наследника в кругу семьи, обедающих за одним столом: отец уверен, что сын покушается на его жизнь, сын считает, что отец готов заключить его в крепость!

Пален не постеснялся даже дать заведомо ложную клятву, действуя по принципу «цель оправдывает средства»: «Но я обязан, в интересах правды, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца; я дал ему слово: я не был настолько лишен смысла, чтобы внутренне взять на себя обязательство исполнить вещь невозможную; но надо было успокоить щепетильность моего будущего государя, и обнадежил его намерения, хотя был уверен, что они не исполнятся» [162] [54;135].

Убийство

В России все тайна и ничто не секрет. Никто ничего не знал до самого последнего момента, когда настала пора решительных действий. О заговоре знали все.

«Однажды вечером (10 марта 1801 года), – вспоминает император Николай Павлович, которому о ту пору было всего 5 лет, – был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел, и мы смотрели в замочную скважину, потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил, которому было тогда три года, играл в углу один в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и спросили, что он делает? Он не колеблясь отвечал: «Я хороню своего отца!»» [35;144].

Устами младенца.

Общество всеми силами приближало трагическое событие – сознательным и неосознанным желанием, сочувствием, страхом и надеждой на перемену правления, о неизбежности этой перемены не могли не думать все.

Убийство императора было подробно описано впоследствии как его участниками и свидетелями, так и современниками, питавшимися слухами: «Трудно себе даже представить все разговоры, – пишет княгиня Доротея Ливен, – в ту пору свободно обращавшиеся в столице. Не только никто из заговорщиков не таился в совершенном злодеянии, но всякий торопился изложить свою версию о происшедшем и не прочь был даже в худшую сторону преувеличить свое личное соучастие в кровавом деле» [54;195].

По сохранившимся до наших дней немногочисленным письменным свидетельствам историки разобрали чуть ли не по минутам, кто куда шел и что делал, писатели – от Александра Дюма до Ольги Форш – красочно изобразили трагедию, многие подробности и детали которой так и остались неизвестными для нас, но никому не удалось показать более яркую и впечатляющую картину цареубийства, чем та, которую величественным ямбом создал Александр Пушкин в оде «Вольность»: