Бремя власти: Перекрестки истории

Никто не хотел принимать в расчет, какое запущенное хозяйство досталось Павлу после матери, как мало мог он успеть за четыре с небольшим года, пытаясь разрешить одновременно множество разных дел и погрязая в мелочах.

Тем не менее основания к беспокойству были. Противоречивая экономическая политика Павла, соединявшая в себе стремление ограничить расходы с безумными неоправданными тратами, привела к опустошению казны.

Об этом красноречиво свидетельствует Г. Р. Державин, бывший в то время в должности государственного казначея: казна «так безмерными издержками истощена была и беспрестанно истощалась, что недоставало не токмо означенных казначейством сумм, но самых давних недоимок и долгов казенных, на счет коих принуждены были печатать новые ассигнации и удовлетворять императора, который не хотел верить, что казна его в крайнем недостатке.

В два месяца тогда сверх всех штатных и остаточных сумм издержано было более 6 миллионов рублей как на посылку в Индию донских казаков, на строение Казанской церкви и прочие подобные затейливые издержки, так что наконец по не вступлению в полном количестве ассигнованных доходов на военный департамент стали оказываться в оном недостатки, которые наполнить никоим образом было неоткуда». [155]

Но вот взгляд со стороны на правление Павла.

Свидетельствует современник – прусский агент, трезво смотрящий на вещи и не склонный идеализировать русского царя: «Император Павел создал в некотором роде дисциплину, регулярную организацию, военное обучение русской армии, которой пренебрегала Екатерина I. Даже его расточительность, благодаря которой плохо управляемые богатства переходят в руки людей, заинтересованных в том, чтобы лучше с ними обходиться, приведет к увеличению населения благодаря прогрессу культуры, и казна не пострадает от этого, а наоборот, это ей пойдет на пользу благодаря увеличению числа земель, обложенных налогом, и увеличению косвенных налогов из-за появления новых богатств; и Россия, уже удивительная по своим размерам, своему плодородию, столь мало оцененному, благоприятным положением для оборонительных и наступательных действий быстро возродится» [58;86].

Не вдаваясь в тонкости внешней политики и сложности экономики, общество в целом более всего недовольно было ограничениями частной свободы, мелочным контролем императора над подданными, которым требовалось прилагать слишком много усилий, дабы подлаживаться к вспыльчивому и непредсказуемому нраву Павла.

Общее настроение, владевшее обществом, образно выразил в своих воспоминаниях Вигель: «Вдруг мы переброшены в самую глубину Азии и должны трепетать перед восточным владыкой, одетым, однако ж, в мундир прусского покроя с претензиями на новейшую французскую любезность и рыцарский дух Средних веков; Версаль, Иерусалим, Берлин были его девизом, и, таким образом, всю строгость военной дисциплины и феодального самоуправления умел он соединить в себе с необузданною властию ханскою и прихотливым деспотизмом французского дореволюционного правительства» [8;77].

Не понимая и не желая понимать идей и устремлений императора, предчувствуя скорый и неизбежный конец его царствования, каждый думал прежде всего о собственном благополучии, стараясь, что называется, наловить побольше рыбки в мутной воде. В обществе торжествовал «просвещенный цинизм»: «Крайний эгоизм овладел всеми, – пишет В. П. Кочубей [156]С. Воронцову в апреле 1799 года, – каждый заботится только о себе <говоря>: «Нужно будет завтра позаботиться, чтобы мне дали крестьян». С места уходишь с крестьянами, снова поступаешь на место и получаешь новых крестьян. Это хитрость, которая проделывается каждый день» [ 58;207].

Миф о сумасшедшем тиране, правление которого гибельно и ужасно, обрастая анекдотами и слухами, рос подобно снежному кому. И чем безумнее, чем страшнее делался образ Павла, тем более оправдывали себя заговорщики и будущие убийцы, принимая вид спасителей Отечества.

Даже добрые поступки ставились Павлу в вину! Император Павел, – пишет Адам Чарторыйский, «царствовал порывами, минутными вспышками, не заботясь о последствиях своих распоряжений, как человек, не дающий себе труда взвесить все обстоятельства дела, который приказывает и требует только немедленного исполнения своей воли…

Это было настоящее царство страха, и в конце концов его ненавидели даже за добрые его качества, хотя в глубине души он искал правды и справедливости и нередко в своих гневных порывах он карал справедливо и верно. Вот почему в его кратковременное царствование русские чиновники допускали менее злоупотреблений, были более вежливы, держались начеку, менее грабили и были менее заносчивы, чем в предыдущее и последующее царствования.