Брестский квартет

Рихтелю до всего, казалось, было дело. Так, в Залесье его заинтересовал неуспевший эвакуироваться детский дом, который располагался в бывшем костеле из красного кирпича. Немец не скрывал своего восхищения:

— Колоссаль! Как приятно, когда в этой сельской глуши видишь островки западной цивилизации. Колоссаль!..

— Пасуй! Давай! Мазила!.. — донеслось вдруг до них, когда заглушили моторы, и Рихтель вышел из машины размяться и заодно осмотреть здание.

Человек двадцать мальчишек гоняли по двору костела потрепанный мяч. Воротами им служили два сломанных стула. Чуть поодаль что-то весело обсуждала стайка девчонок. «Дети — всегда остаются детьми, даже если война», — подумала Маша.

— Эй, дружок, — обратилась она к пробегающему мимо белобрысому пареньку. — Где тут у вас директор?

— Как войдете сразу налево, — охотно отозвался белобрысый. — А давайте я вам покажу.

Директора детского дома они нашли в небольшом кабинете рядом с главным входом. Дверь в кабинет была распахнута. Его хозяин, пожилой, интеллигентного вида человек в роговых очках, сидел за столом и что-то писал. Несмотря на теплую погоду, он был в вязаной фуфайке без рукавов. Увидев вошедших, директор испуганно вскочил, переводя непонимающий взгляд то на Рихтеля, то на Машу. Немец с важным видом представился.

— Коржов Павел Ильич, — в ответ робко отрекомендовался директор.

От волнения у него почти сразу же запотели очки и теперь он держал их в руках, подслеповато щуря глаза.

— Сколько у вас детей?

— Сто двадцать, господин офицер. Самому старшему — десять, младшему четыре года. Воспитателей осталось только трое. Есть еще фельдшерица — пожилая женщина…

— Хорошо. Можно осмотреть дом?

— Конечно-конечно… Я вам сейчас все покажу, господин офицер.

Директор поспешно выскочил из-за стола.

В главном зале костела, разделенном на две части деревянной перегородкой располагались спальни.

— Здесь у нас спят мальчики, а в соседней палате — девочки, — пояснял Коржов.

Выглядело все довольно-таки аскетично, но чисто. Попахивало хлоркой. На стенах и колоннах были развешаны плакаты, призывающие ребят умываться по утрам и хорошо учиться. В комнате у мальчиков никого не было, а из спальни девочек доносились звонкие голоса. Прошли туда. Две девочки лет шести-семи играли на кровати с тряпичной куклой. Заметив вошедших, они тут же прекратили игру: в глазах любопытство и испуг одновременно.

— Наташа, Вика, сколько вам можно говорить, что на кроватях играть нельзя. И вообще, идите-ка лучше на улицу — погода вон какая хорошая, — строго сказал им директор.

Девочки тут же прыснули из спальни.

— Наши воспитанницы, — повернулся Коржов к визитерам.

Рихтель вопросительно воззрился на Машу. Она перевела и почему-то сразу вспомнила о Тае — девочка до вечера оставалась на попечении соседки. Но коменданта, казалось, больше занимали не дети, а сам костел. Рассеянно кивнув, он задрал голову и с интересом стал рассматривать высокий теряющийся во мраке потолок, полуразобранный алтарь, хоры.

— Колоссаль, — повторил он и, брезгливо поджав губы, направился к выходу.

Помимо разъездов у Маши было много и бумажной работы: приказы, воззвания, распоряжение новой власти. Все требовалось перевести в кратчайший срок. И хотя у начальника комендатуры был еще один переводчик — немец, незаметно вся бумажная работа перекочевала к «фрау Крутицыной».

Рихтель почему-то сразу проникся к Маше симпатией и частенько захаживал в ее расположенную по соседству с его кабинетом комнатушку, где из всей мебели стояло лишь два ободранных стула и стол с походной печатной машинкой, поболтать или, как он сам говорил, «пожаловаться на жизнь».

— Как бесчеловечна это война! Солдаты ожесточились… В соседнем селе ребенок мешал им спать, и они закололи его штыками, а мать выгнали на улицу! Так обезумевшая женщина, представляете, подперла дверь и подожгла дом. Сгорели трое солдат, а сама женщина повесилась. И что теперь прикажете делать? Это СС — мы на них почти никакого влияния не имеем, но опять-таки обязаны принять меры. «В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата, как правило, должна считаться смертная казнь 50–100 местных жителей…», — процитировал он по памяти строчки приказа и посмотрел на Машу своими по-собачьи печальными глазами. А ей ужасно хотелось вцепиться ему в волосы, придушить собственными руками.

Господи Иисусе, и когда же все это кончиться?! И за что ты посылаешь нам все это, Отец Небесный?..

Постепенно Маша стала в селе значимой фигурой. Даже более значимой, чем выбранный по указанию немецких властей староста: им стал бывший заместитель директора племхоза Сычук — тихий незлобливый человек. Поговаривали, что ему просто не хватило смелости отказаться.