Брежнев

«Правда» была очень влиятельной в ту пору. Отдел сельского хозяйства ЦК, вспоминал работавший тогда в газете Александр Иванович Волков, адресовал секретариату ЦК жалобу на выступления газеты по экономическим вопросам. Причем выражалось недовольство самой линией газеты в освещении сельскохозяйственной тематики. Жалобу поддержал член политбюро и секретарь ЦК Федор Кулаков. Редакция чувствовала себя уверенно и отправила в ЦК аргументированный ответ. На Старой площади не стали устраивать разбор. Фактически это была победа газеты.

Когда Зимянина избрали секретарем ЦК, Александр Бовин, поздравляя, выразил надежду, что неприятных сюрпризов по идеологической части не будет.

– Выше головы не прыгнешь! – обреченно ответил Зимянин.

«Да он, по-моему, и не прыгал, – писал Бовин. – Наоборот. Стал ходить пригнувшись…»

В нем проявились малосимпатичные качества, которые не были заметны на редакторском посту.

Однажды Георгий Смирнов, руководивший тогда отделом пропаганды, заговорил с Зимяниным о том, что диссиденты, самиздат почему-то оказались монополией Пятого управления КГБ. Диссидентов сажают, высылают за границу, отправляют в психушки. Но идеи можно одолеть только идеями, а партийные организации остались в стороне.

Зимянин возмутился самой постановкой вопроса:

– Ты что же, из партии хочешь дискуссионный клуб устроить?

С комсомольских времен Зимянин был в хороших отношениях с председателем КГБ Андроповым. Александр Яковлев как-то зашел к секретарю ЦК Зимянину. Во время разговора раздался звонок Андропова. Михаил Васильевич сделал знак гостю молчать. Все его ответы Андропову сводились к одному слову:

– Есть!

После разговора он облегченно вздохнул:

– Ты не говори, что присутствовал при разговоре.

Яковлев пытался о чем-то расспросить, но беседа не получилась. Гость встал, чтобы попрощаться, Зимянин пошел его проводить. Дошел до коридора и там буркнул:

– Ты извини, стены тоже имеют уши.

Боялся, видно, что Яковлев заговорит на какую-нибудь опасную тему.

В марте 1981 года Зимянина включили в состав делегации, отправившейся в Софию на съезд болгарской компартии. Возглавлял делегацию член политбюро и первый секретарь ЦК компартии Украины Владимир Щербицкий.

«Зимянин, человек холерического темперамента и ужасный матерщинник, – вспоминал помощник Щербицкого, – был вообще-то незлобливым человеком, открытым и простым. Но сама мысль о том, что он представляет руководство Советского Союза, сверхдержавы, превращала его в сноба и шовиниста.

По любому случаю, к месту и не к месту, он высказывал свои безапелляционные суждения. Наблюдая за ним, вспомнил ту истину, что малые ростом люди зачастую стремятся компенсировать это непомерными амбициями».

Если Демичев в минуту раздражения с шепота переходил на полный голос, то Зимянин легко переходил на начальственный рык.

Когда Юрия Любимова совсем уж допекли, он обратился к Константину Устиновичу Черненко, который по всем отзывам был человеком доброжелательным.

Любимов позвонил ему по «вертушке», стоявшей в кабинете академика Петра Леонидовича Капицы.

– Не может быть! – удивился Черненко рассказу Любимова о том, как его преследуют. – Ну и ну, вот, оказывается, до чего мы дожили.

– Неужели я вам буду неправду говорить? – говорил Любимов. – Извините, что я вас побеспокоил. Просто я больше не могу так работать.

– Перезвоните мне через несколько дней, – сказал Черненко, – а я разберусь.

Но в следующий раз Черненко, которого, видимо, накрутили, был уже не так любезен:

– Почему вы ко мне обращаетесь? У вас есть свой секретарь ЦК по пропаганде, товарищ Зимянин, он такой же секретарь ЦК, как и я. Обратитесь к товарищу Зимянину, он этим занимается.

– Вы знаете, с ним очень трудно: он не слушает, – пояснил Любимов. – Он громким голосом очень быстро читает большую нотацию, и на этом разговор заканчивается. Бесполезно…

– Я вам повторяю: позвоните товарищу Зимянину, – закончил разговор Черненко.

Дальнейшее Юрий Любимов описал в своей мемуарной книге:

«Я позвонил, и сорок минут на меня орал советский Геббельс, так его называют в наших кругах, я же называл „недоделанный Абрамов“ – говорок у них был похож, народный такой, с наскоком на собеседника, но Федор-то по сравнению с этим – Сократ, не меньше…»

– Мы вам покажем! – возбужденно говорил Михаил Васильевич. – Вы что это беспокоите членов политбюро, до какой наглости вы дошли!

То есть Черненко действительно попросил Зимянина разобраться. Вот тот и разбирался:

– Все ваше окружение антисоветское!

– Ну, раз все антисоветчики, один вы советчик, то посоветуйте хоть что-нибудь.

– Ах, вы еще это, шутить, я вам дошучусь!

Про Высоцкого:

– А этот спившийся подонок (прямо как Жданов про Зощенко), – ну подумаешь, имел какой-то талантишко, да и тот пропил, несколько песенок сочинил и возомнил.

– Он умер, – напомнил Любимов, – нехорошо так о покойном, зачем так кричать, товарищ секретарь, а при ваших чинах это даже неприлично.

– Вы у меня договоритесь!

– Ну, зачем же так? – Любимов сохранял хладнокровие. – Некрасиво таким голосом кричать на товарища по партии, мы ведь с вами в одной партии.