Брянские зорянки

У входа в кабинет меня встретили сразу трое бородачей. Двое наперебой, подобно пылким женихам, в пользу которых один отрекся от невесты, стали превозносить мою отставку. А третий жарко обнял меня, чмокнул в щеку и вытер кулаком слезу:

— Я знал, что ты гениален, что ты… Только так и должен был поступить настоящий патриот.

Я был поражен. Спазмы сперли мое дыхание. Еще вчера этот человек говорил, что моя голова пуста, как капустная бочка, а сегодня я вдруг стал гениальным. С чего же все это? Откуда мне такая хвала, такие неслыханные почести?

На все эти «отчего» да «почему» мне дал исчерпывающий ответ работник отдела кадров товарищ Пелепейка. Воздав, подобно другим, большую хвалу моему патриотическому поступку, он любезно усадил меня в мягкое кресло и сказал:

— Ваш поступок не забудется в нашей райконторе. Он зримо войдет в ее золотой фонд. Вы благороднейший человек. Вы прорубили нам отдушнну, которая даст возможность ликвидировать кадровый застой.

— Очень тронут, что принес вам столько радости, — ответил я. — Но мне непонятно, каким образом я, маленький человек, ликвидировал кадровый застой?

— Видите ли, — начал пояснять мне работник отдела кадров, — все мы небезгрешны и ждем повышения. Одному хочется стать замом, другому помом, третьему оседлать кресло начальника. А где взять всем должности? Негде. Десять лет сидели мы без движения, и вот теперь, спасибо вам, все мы двинемся.

— И каким же образом?

— А очень просто. На вашем штатном окладе и ставке двух упраздненных уборщиц мы учредим одну высокую должность. На эту должность посадим засидевшегося пома. На место этого пома — престарелого зама, и, как видите, все кадры райконторы придут в движение, все засидевшиеся получат повышения.

Распалился зуд повыситься за счет ближнего и во мне. Я смерил работника кадров изучающим взглядом и, побарабанив пальцами по крышке стола, вопросил:

— Ну, а если я.

— Что вы? — испуганно вскочил Пелепейка.

— Если я не пойду в отставку, откажусь… Благо боль под ложечкой у меня прошла, и я здоров как дуб.

— Душегуб… Грабитель, — прохрипел Пелепейка и потянулся к графину.

Большой акафист

Отец Ираклий опустошал шестую лампадку зубровки, когда в опочивальню вошла сгорбленная старушка и, перекрестившись на образ святой троеручицы, робко проговорила:

— Бог в помощь, батюшка. Не откажите грешной в прощении.

Святой отец торопливо проглотил соленый огурец, перекрестил рот и хотел было выпроводить грешницу за дверь, но, увидев в руках старухи кузовок с яичками, радостно улыбнулся. На припухшем ото сна и выпивки лице его отразилось блаженное довольство и умиление, в глазах вспыхнул радостный огонек.

И еще бы! Почти все знойное лето отец Ираклий просидел без дела, гоняя по пустынному храму безбожных воробьев, поселившихся в иконостасах. Ни венчаний, ни крестин, ни похорон, ни поминок. Напрасно звонарь Силантий бил по три часа в колокола. В старые престольные праздники на молебен еще кое-как набиралось с десяток дряхлых старух, а с той поры, как в селе напротив церкви вырос белокаменный Дворец культуры, церковь совсем захирела.

Захирел и отец Ираклий. Нос его осунулся и заострился, волосы изрядно поседели, некогда грузный шаровидный живот опал, будто кто проколол его шилом, черная ряса печально повисла, словно мешок из-под мякины.

Но время шло. Колхозный Дворец культуры закрыли на ремонт. Ремонт затянулся, и отец Ираклий решил, что настала пора взять реванш. Присовокупляясь к обстановке, он снизил цены на венчания и крестины, акафисты и молебны. Двери церкви были распахнуты с утра до ночи, вновь запахло просвирой и ладаном, а колокола гудели так, что колокольня шаталась как пьяная. Чуть только где появится новорожденный или наметится свадьба, как отец Ираклий тут как тут. «Не угодно ли окстить раба божьего» или «обвенчать чадо милое», и сейчас же предложит походную купель или корону венчальную. «Дескать, не теряемся, все приспособлено к современным условиям». И дело у отца Ираклия мало-помалу начало продвигаться. Опять потянулись в церковь дряхлые старухи, начались акафисты, молебны, нет-нет и свадебка подвернется.

Отец Ираклий от радости блаженно улыбался, поглаживал вновь жиреющий на дармовых харчах живот. Он даже запил на радостях и начал играть на балалайке. Выпьет лампадку зубровки, балалайку в руки и запоет:

Эх, накажи меня, всевышний,
За грешнейшие дела.
Ее щечка, словно вишня,
С ума батюшку свела.

Вот и теперь отец Ираклий настроился было на минорный лад, как вошла старушка, и веселую трапезу пришлось отложить.

— Слушаю вас, раба божия, — проговорил Ираклий, косясь на кузовок с яичками.

— Акафист мне отслужить надобно, батюшка, — прошамкала в ответ старушка.

— Акафист, оно, конечно, можно отслужить, но за десяток яиц акафист получится дрянь.

— Знаю, батюшка, знаю, родимый. Рада бы и курочку прихватить, но всех коршун потаскал проклятый. Одна квочка осталась. А вот ежели по осени, так я уж пару петушков принесу.