Брянские зорянки

Иван Иванович вбежал во двор и схватился за голову в страшном смятении. Перед ним в хаотическом нагромождении лежал развалившийся голубятник, а из-под обломков его торчали ноги Варвары Петровны.

* * *

Когда через полчаса пришла машина «скорой помощи», Варвара Петровна подозвала знаками мужа, попросила кусочек бумаги, карандаш и написала:

«Ваня! Из развалин голуб. сдел. пристр. к кур. и пуст. еще двух. Твоя Вырвра».

Вопросительный знак

За канцелярским столом, беспорядочно заваленным бумагами, сидит с лупой в руках безвременно облысевший инструктор по кадрам Нил Иванович Неразберихин. По его сосредоточенному, усталому лицу градом катится пот и тихо падает на личное дело номенклатурного работника товарища Плотицына. Почти беспрерывно раздаются телефонные звонки, в дверь стучат очередные посетители, но Нил Иванович сидит неподвижно, окаменело. В эти минуты все его существо, его взор прикованы к вопросительному знаку, стоящему над словами служебной характеристики — «чуток и отзывчив, достоин выдвижения».

Вопросительный знак был маленький, потертый и изрядно потускневший от давности, но сквозь лупу он казался огромным и грозным. Упершись своим основанием в слово «достоин», он словно живой смотрел на Неразберихина и как бы произносил:

— Мое почтение, Нил Иваныч! Это я, очень важный знак препинания, вопросительный знак. Ставят меня и конце предложения всякий раз, когда оно содержит вопрос. Зачем меня поставили над предложением — этого я не знаю. Быть может, просто так, по ошибке.

— По ошибке… Эка чертовщина, по ошибке, — бормочет Неразберихин. — И какой же чудак станет ставить тебя ни с того ни с сего, да еще над такими словами. Э-э, нет, батенька, я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь. Тут явно что-то неладно, тут где-то собака зарыта!

Неразберихин снова листает от корки до корки личное дело Плотицына и опять склоняется над злополучным вопросительным знаком.

— А может, то не вопросительный, а восклицательный знак? — задает себе вопрос Неразберихин. — Нет, никакого сходства! Абсолютно никакого. Как небо от земли. Мешают верхняя головка и хвостик. Вот если бы убрать верхнюю головку и чуть выпрямить хвостик, тогда бы да!.. Тогда был бы настоящий восклицательный знак. Тогда бы эти слова о чуткости и отзывчивости выглядели по-другому. Они бы рассматривались с точки зрения восторга, восхищения и даже восклицания. Тогда бы и разговор был другой. Бери и смело назначай с повышением. А так, нет… Так дело не пойдет. Брать на себя ответственность я не согласен. Все остается под вопросом.

Неразберихин решительно нажимает кнопку звонка, и через минуту в кабинет влетает белокурая секретарь-машинистка. Нил Иванович поправляет на затылке жалкий остаток рыжей растительности и деловито спрашивает:

— Товарищ Плотицын здесь?

— Здесь, Нил Иванович, — отвечает секретарь. — Четвертый день сидит в приемной.

— И пусть посидит! Не на пожар собрался, а на руководящую работу! — сердито ворчит Неразберихин.

— Страшно ругается, — продолжает секретарь-машинистка. — «Это, говорит, волокита, а не работа».

— Это, голубушка, не волокита, а закалка терпения. Я, например, одного работника три недели за дверью мурыжил. Ругался страшно, чуть было стулом не убил, но зато после семь раз спасибо говорил. «Закалили, говорит, вы меня, товарищ Неразберихин, на веки вечные. Спасибо вам. Теперь я смело могу пересидеть любого бюрократа». А вы — «волокита»! В нашем деле, красавица, нужна железная выдержка и терпение. У меня, например, на этот счет выработалась своеобразная эмоциональная тактика. Допустим, нужно мне заполнить пустое «окно» какой-либо руководящей единицей, а эта единица упирается и не желает лезть в данное «окно». Тогда я беру этого упрямого голубчика за крылышки — и на отстой. Поживи, мол, неделю, погуляй, развейся малость, а мы этот вопрос изучим, продумаем, всесторонне обговорим и потом сразу решим. И уж тогда я его так измочалю, так из него кишки вымотаю, что запоет по-петушиному и полезет в любое «окошко». В нашем деле, голубушка, нельзя подходить с кондачка. Мало покопаться в бумагах, надо еще и взглянуть на комплекцию. Я, например, рассуждаю так. Ежели человек широкой кости и с солидным животом, назначай смело. Будет пользоваться авторитетом. А ежели тощий, так сказать, худокормный, авторитета не жди. Ставь на нижестоящую ступеньку.

— Странно все как-то, — пожала плечами девушка.

— Ничего странного, — обиженно буркнул Неразберихин. — Вызовите мне Плотицына.

Антон Егорович Плотицын, уже не молодой человек с глубокими морщинками на загорелом лице, входит в кабинет, вежливо здоровается и, повинуясь жесту Неразберихина, садится в кресло возле стола.

— Итак, товарищ Плотицын, — начинает после непродолжительного раздумья Неразберихин. — Весь вопрос о вашем назначении упирается в один вопрос.

— А именно, Нил Иванович?

— Скажите откровенно! Как у вас дело со слухом?

— Со слухом?! — удивительно спрашивает Плотицын. — Нормально, Нил Иванович. Слышимость на оба уха отличная.