Брянские зорянки

В уютной колхозной чайной Макар Макарович уселся поближе к самовару, расстегнул, по обыкновению, воротник рубашки, отпустил на три дырки ремень и, подозвав молоденькую белокурую официантку, весело пророкотал:

— А ну-ка, доченька, погрей.

— Сколько прикажете?

— На первый случай стаканов восемь чаю… и пять порций пшеничных пышек. Да которые погорячей, доченька, по-го-рячее. Эх, и до чего ж люблю попить чайку с горячей пышкой!

Официантка поспешила на кухню, а Макар Макарович вынул из нагрудного кармана расческу и, глядя в лоснящийся, начищенный до зеркального блеска бок пузатого самовара, начал причесываться. Не спеша сделал косой пробор, закрутил на палец усы и, поджидая официантку, уставился в окно, чуть подернутое узорчатой вязью морозца.

За окном празднично шумел, гудел колхозный базар. Гоготали гуси, повизгивали поросята, ревели машины, поскрипывали полозья саней, и сквозь этот шум, гомон слышался веселый голосок молодой садовницы Груни:

— Ранет, лучше такого нет! Дыни медовые — весом пудовые!

В чайной то и дело хлопала дверь. Входили и выходили посетители, оживленно разговаривали. Лишь Макар Макарович сидел молча. Все его мысли сейчас вертелись вокруг красивого самовара и председателя сельпо Погремушкина.

— Экий неповоротень, сом обомшелый, — бормотал про себя Макар Макарович, — сколько раз предлагал: давай откроем в колхозе свою чайную. А он и в ус не дует. Подожди да погоди… А как бы было хорошо попить зимой чайку под завывание метели!

Макар Макарович живо представил себе уютный зал, длинный стол с самоваром на середине, поджаристые, с хрустящей масляной корочкой пышки, кипяток с ароматным грузинским чаем и, проглотив набежавшую слюну, мечтательно вздохнул.

Между тем самовар весело засвистел, запыхал, как паровоз, струйками пара, и на столе появились стаканы с заваркой, большая тарелка, груженная доверху пышками.

Злость с Макара Макаровича как рукой сняло. Он удовлетворенно потер руки, взял вилку, привычным движением ткнул в тарелку и застыл с широко раскрытым ртом и вскинутыми на лоб бровями.

— П-п-пазвольте! Что вы подали?

Услышав грозный голос, девушка подбежала к столу:

— Как что? Пшеничные пышки!

— Нет, вы мне официально скажите, что это? — настаивал Макар Макарович.

— Гражданин, я же вам официально сказала, что это пшеничные пышки…

— Пшеничные пышки, говорите? А вот я вам сейчас покажу и пироги и пышки. А ну-ка, подайте мне жалобную книгу и пригласите сюда шеф-повара. Ишь ты, фокусники какие! Пекут черт знает что, а выдают за пышки. Думают, мы лыком шиты, не сможем отличить сову от вороны, а крупу от мякины. Э-э, нет, голубчики, ошибаетесь! Не те времена пошли. Мы, слава тебе, каждый год набиваем закрома пшеничкой. Эшелоны выдаем, так сказать, на-гора. Сотнями тонн ворочаем…

В таком возбужденном состоянии Макар Макарович через минуту-другую, пожалуй, начал бы оперировать цифрами в масштабе всего района, а потом, глядишь, и всей области, но тут появилась официантка и сухо сообщила:

— Шеф-повар сейчас придет, а жалобной книги нет.

— Как так нет? — подскочил на стуле Чупилка.

— А так, что жалобная книга в столе у директора, а директор уехал в райпотребсоюз на совещание.

Это сообщение повергло Макара Макаровича в гнев и смятение. Он широко распростер руки и обратился к притихшей публике:

— Вы слыхали, граждане? Слыхали, что делают отдельные несознательные элементы с нашим движущим фактором — критикой? Вместо того чтобы любить ее, уважать и приветствовать, они ее бац — и под сукно. Заперли в стол. Пудовый замок повесили. Да за эти штучки…

В зал чайной из-за кисейной шторы выплыла шеф-повар — грузная коренастая женщина в белом халате, с черпаком на поясе. Увидев ее, Макар Макарович подцепил на вилку пышку и двинулся навстречу:

— Товарищ повар, здравствуйте.

— Мое почтение.

— На каком основании, разрешите спросить, вы подаете вместо пшеничных пышек жареные лапти?

— Какие лапти, гражданин? Это обыкновенные пшеничные пышки, только…

— Никаких «только». Пусть эти черные, затхлые пышки едят черти с квасом… супоросые свиньи… а мне будьте добры подать наши, настоящие пышки.

— Постойте, постойте, — приложила ладонь ко лбу повариха. — Вы не из Крыжовки ли будете?

— Ну, из Крыжовки, а что?

— Вас величают, кажется, Макар Макарович… Чу… Чупилка?

— Допустим, что я Чупилка и есть. Что из этого следует?

— А то, уважаемый Макар Макарович, что садитесь тихонько за стол и ешьте молча, что вам подали. А не то осрамлю перед всем честным народом.

— Что значит «осрамлю»? Какое вы имеете право? Да за эти штучки…

— Ах ты, идол усатый! Ну, так держись же, голубчик. Я скажу о тебе словечко.

Повариха вскочила на табуретку и, высоко взметнув над головой черпак, крикнула:

— Граждане! Слушайте, отчего у нас в чайной такие пышки.

Все кто был в зале, обернулись на зов поварихи. Даже длиннобородый дед и тот отставил недопитое блюдечко и приставил к уху согнутую совком ладонь, чтобы лучше расслышать.