Брянские зорянки

— И взгреют. Ох как взгреют! — вздохнул Редька. — Уже звонок был. Проверяющий едет. Прямехонько к нам по заляпанной дорожке и пожалует. А потом кое-кого за хомут да в доклад для разноса, да в прессу!

— Напрасно беспокоитесь, Иван Матвеич, — сказал все тот же круглолицый чайник. — Все наши грешки — тютю. Под толстым слоем снега.

Редька аж подскочил.

— Какой снег?! Бредишь ты, Жвачкин, что ли? Солнце бьет в затылок, а он — «толстый слой снега». Нос у тебя толстый, вот что. И красный к тому ж от лишнего стакана. Чтоб первый и последний. Проверяющий едет. И с рештовки можешь вниз головой.

— Слушаюсь! — встал и сел Жвачкин.

— То-то же, «слушаюсь». Давайте обсудим, как быть. Бой и росплеск раствора уже не скроешь. Поздно. Теперь о другом подумать надо — как смягчить проверяющего, так сказать, сгладить его общее впечатление.

— Известное дело как, — почесал кадык Жвачкин. — Заказать хорошую встречку в «Березке» или в «Журавлях», хлопнуть разочка три-четыре шампанским да армянским — и мягче мягкого душа.

Редька погрозил кулаком.

— Я те дам «Березки», так хлопну пробкой, Жвачкин, что и родные ракиты забудешь. Ты что, газет не читал? Не знаешь, что пьянству и банкетству дан бой? Что подобные встречи не в моде и канули в Лету?

— А что же в моде теперь? Чем прикажете угощать гостей? — с обидой проворчал Жвачкин. — Чаем, ацидофилином, что ли?

— Только так, Жвачкин. Только так! — подтвердил Редька. — Чаек, кефирчик, кофеек, лимончик пососать… На что цыгане любят погулять, и то нынче от спиртного отошли. Слыхал, что они по радио поют? «Ай, ручеечек, ручеек, ай брал я воду на чаек!» А ты нас в «Березки» на три звезды тянешь. Я не против «Березок», конечно, но только вот так, по-цыгански, на чаек. На наш русский чаек поведем его, на кренделя, баранки…

Жвачкин заерзал на стуле. Красные глаза его живо загорелись, рука взметнулась над лохматой головой.

— Голосую тоже за чай. Но на всякий случай предлагаю бутылочкой запастись. А вдруг да намекнет человек, вдруг да Армению вспомнит. А у нас готовенькая. Шмыг ее — и на столик.

— Ну разве что про запас, — согласился Редька. — А так ни в коем… Только чай и прочее. И еще музыка. Музыка чтоб была. Вы слышите, Арон Петрович? Специально закажите. Да не какой-то там гав-брех, а чтоб за душу, за самое сердце. Ну, что-нибудь такое… «Над Россией зори сходятся, словно первая любовь». Или как это поет, ну, этот, самый… сильноголосый парень. «Дороги дальней стрела по степи пролегла, как слеза по щеке-э-э, — бодро запел Редька. — Только топот копыт, только песня летит о замерзшем в степи… Та-ла-ла-а». Вы поняли, что за песнь, Арон Петрович?

— Понял, Иван Матвеич. Вы имеете в виду песню…

— Да, да! Ее самую. Чтоб послушал наш гость, и сердцем размяк, и забыл не только про битые кирпичи и стекла, но и про то, зачем он к нам приехал.

Оглядев повеселевшими глазами свой узкий круг и найдя того, кого надо, Редька продолжал:

— Вам Семен Фролыч, поручается экскурсия по городу и окрестностям. Возите гостя подольше. День, два, четыре, чтоб проверять и вникать ему некогда было. Вам, Тарас Тарасыч, гостиница с телефончиком, отдельный номерок.

— А кто же на вокзале встречает?

— Это не ваша печаль, — обрезал Редька. — Вокзал и заключительный этап «Березки» я беру на себя. А теперь, как это поется в «Варяге»: «Наверх вы, товарищи, все по местам!» Еще раз напоминаю: гость прибывает завтра утром. Его приметы, как мне сообщила секретарша, — серая шляпа!

Нет надобности рассказывать, как Иван Матвеич Редька ловил средь хлынувших с поезда пассажиров «серую шляпу», как подхватил еще на ступеньках вагона у приезжего человека чемоданчик, как любезно усадил его в машину… Это читатель и сам не раз видел на перронах вокзалов. Поведаем лучше о том, что было дальше.

А дальше прибывшему проверяющему и рта не дали раскрыть о делах стройки. Семен Фролыч исправно выполнял поручение Ивана Матвеича Редьки. Гость всю неделю качался в юрком «газике». Его лезли то на экскурсию по городу, то на лоно дивных лесов, то на рыбалку, то в заповедник… А в последний день гостю был устроен чай в «Журавлях».

Чай пили все представители узкого круга во главе с товарищем Редькой, как и положено по русскому обычаю, с блюдечек. Пили… но только вначале, а потом под любимый Ивана Матвеича «Топот копыт» пропустили по рюмочке армянского, и растаяло сердце проверяющего, и пролегла по его бледной щеке слеза.

— Добродетели вы, роднушечки вы мои! Есть ли предел вашему хлебосольству? — вопрошал он, глядя благодарными в слезах глазами на бутылки и сидящих за столом. — Увы! Нет его. Есть ли где такие добрейшие, такие гостеприимнейшие люди на планете земной? Вряд ли. Вот, думал, приеду в чужой город. Ни родных, ни знакомых, ни поспать, ни поесть… А вы, дай вам бог здоровьица, и машинку, и номерочек, и зрелища, и вот банкетик.

— Пустяки. Мелочи, Тит Сысоич, — отмахивался, краснея до ушей, Редька. — Этак вы нас совсем захвалите, а мы ведь, как и все простые смертные, со взлетами и с падениями. С грехами, так сказать.