Бриллианты безымянной реки

Она хотела добавить ещё что-то для продолжения игры. Может быть, перебрать всех своих родственников, обязательно отметив, кто на каких фронтах воевал и какие награды имеет, но Георгий перебил её. Его голос прозвучал резко и, пожалуй, слишком громко. С такими интонациями изрыгают площадную брань.

– А наша мать – цыганка. Отец, уездный стряпчий, подобрал её на колхозной ярмарке неподалёку от Винницы. Пением или танцами она очаровала его, не знаю. Отца я помню плохо, а вот мать хорошо танцевала и пела до последнего часа. От её плясок снег таял! От её песен полярная ночь светилась!

Сказав так, он сбежал по ступням террасы и исчез за деревьями. Аграфена смотрела ему вслед со своей обычной загадочной усмешкой. А Мира взмахнула руками, повела плечами, тряхнула головой. Недоплетённая коса выскользнула из руки Анны. Скользкий шёлк волос рассыпался. Мира исчезла под ним. Лишь кончик носа выглядывал меж струящихся прядей да сияли глаза.

– Я бы тоже могла стать танцовщицей, но видишь, как оно получилось!

– Уездный? Стряпчий? Что это такое? – удивилась Анна.

– Наших родителей сослали ещё до войны, – глухо ответила Мира. – В Россию они так и не вернулись. После смерти отца мать с тремя младшими детьми прибилась к Амакинской экспедиции. Тогда ею руководил Михаил Николаевич Богатых. Хороший человек!

– Надо говорить: «СССР». Ты бы ещё о царе Горохе вспомнила, – весело отозвалась Анна, собирая волосы Миры в хвост. – Ах, как я люблю плести косы! В детстве у меня было много кукол! Ты сказала: с тремя младшими? Сколько же вас всего?

– Георгий – седьмой.

– Я уложу косы вокруг головы. Такую причёску носила моя мама после войны. Тогда такая мода была… в России. – Анна снова разделила волосы Миры на две равные части и принялась плести сначала левую косу.

– Михаил Николаевич Богатых, дядя Миша, был очень хороший человек, – продолжала Мира. – В посёлке его называли Богом. Действительно, Бог мог почти всё. Если б не он, нам не выжить. Жорка всегда ревновал мать к дяде Мише. Да, наша мамка сошлась с Богом. Таких, как она, называли полевыми женами. Жорка до сих пор злится, а ведь, если б не Бог, всего этого не было бы!

Мира взмахнула рукой. Яркий рукав её платья взметнулся, обнажив сухую руку.

– Бог научил Жорку всяким премудростям. В камералке было множество книг по геофизике, и Жорка их читал. Все мы думали, что он станет геологом, а он стал ветеринарным врачом.

Высокую причёску из переплетённых кос Анна закрепила на макушке Миры несколькими шпильками. Фиолетовые и бордовые камни расцветили бледный лоб Миры радужными бликами. Отступив на пару шагов, Анна залюбовалась ею.

– Немного старомодно, но тебе очень идёт. Теперь ты совсем не похожа на цыганку. Где же взять зеркало?

Георгий явился мгновенно, словно прятался в кустах за углом дома и подслушивал. Он принёс очень кстати небольшое зеркало в деревянной раме.

– Ненавижу лес. И тундру ненавижу, – проговорил Георгий. – Потому и не стал геологом. Животные – другое дело. Их надо жалеть и лечить.

– Ты не любишь лес? – спросила Анна. – Weird. Разве сейчас мы не в лесу.

Мира и Георгий дружно рассмеялись и сразу сделались очень похожи, словно родились в один день и час.

– Хочешь, я покажу тебе настоящий лес? – спросила Мира.

– Не знаю… Наверное, идти далеко. Как же ты…

Анна с сомнением уставилась на цветастый многоярусный подол её платья, скрывающий больные ноги. Мира вскочила было, но тут же покачнулась, ухватилась за локоть Анны. Однако глаза её сияли.

– А никуда не надо ходить! Жорка, принеси из кладовки пучок трав. Любой. Бери тот, что лучше пахнет. Госпожа-бабушка, посторонись! Анна, бросай пучки трав на уголья. Нам нужен дым. Много дыма! Жорка, кидай шкуры на хвою, чтобы мы могли сесть возле костра. Анна! Ну, что же ты стоишь?

Мира отдавала распоряжения по-детски звонким голоском, разбудившим в вершинах лиственниц весёлое эхо.

Мира распоряжалась, и все выполняли её указания. Костёр дымил. Мира пела. Слова её песен, выпеваемые на чужом, режущем слух, не понятном Анне языке, будили в верхушках лиственниц насмешливое эхо. Цыганский то был язык или какой-то другой, Анне невдомёк. Просто хорошо и уютно, расположившись вот так возле костра, слушать этот чарующий, низкий, с едва заметным надломом, голос. Задор сменялся грустью, грусть тоской. Тоска разливалась бурным плясовым весельем, плавно переходящим в усталую грусть. Грусть сменялась судорожным, сокрушительным весельем. И так по бесконечному кругу, из конца в начало и от начала к концу.

Дело дошло до того, что Анна нарядилась в одно из цветастых платьев. Она пыталась танцевать цыганские танцы, кружась около костра. Мира смеялась, а её брат оставался серьёзен. У Анны голова шла кругом от дымных ароматов. Наконец, она упала без сил на оленью шкуру. Интонации Миры менялись, и вместе с ними менялось настроение Анны. Последняя песня была, кажется, колыбельной, и Анна уснула.