Бриллианты безымянной реки

Её разбудил ночной холод. Зубы стучали от холода, но лицу и животу было жарко. Анна повернулась на другой бок. Теперь спина горела огнём, а лицо и живот, наоборот, мёрзли. Окончательно пробудившись, Анна решила отдать на растерзание ночной прохладе спину и снова перевернулась. Теперь сквозь языки пылающего огня она видела чей-то тёмный силуэт. Ах, если бы это оказался Георгий, как было бы хорошо!

– Негоже спать на земле. Мерзлота забирает силу даже через олений мех. Поднимайся. Пойдём в дом.

Конечно, это Георгий! Анна закрыла лицо ладонями. Детский способ скрыть радость. Она уткнулась лицом в шкуру, чтобы не рассмеяться в голос. Он здесь! Он поддерживал огонь и охранял её сон! Нет, может статься, вовсе не её. Может статься, Мира, его сестра, тоже где-то неподалёку, и его заботы предназначаются любимой сестре, а не чужой женщине.

– А Мира? – тихо спросила Анна. – Где она?

– Она давно в своей постели. Тебя жалко было будить, но теперь уже ночь. Пойдём под крышу.

– Не хочу. Хочу быть здесь. Посмотри, через кроны видны звёзды. Сколько их!

– Ты дрожишь от холода… Я слышал, как стучали зубы.

– Пусть…

Ах, вечно бы лежать вот так и смотреть на любимого сквозь всполохи костра! Он поднялся. Она услышала тихие шаги, возню, снова шаги, и на неё обрушилась несусветная тяжесть пропахших дымом шкур.

– Вот так. Так даже хорошо, что мы здесь. Есть возможность поговорить. Слушай.

– У меня только один вопрос…

– Ну?

– Что такое камералка?

* * *

Камералка – лаборатория, помещение для камеральной обработки материалов полевых изысканий геофизиков и геологов. Там прошло моё детство. Там я стал тем, кто есть сейчас. Теперь молчи и слушай. Я начну с самого начала.

Не кори Поводырёвых. Не считай их преступниками. Не бойся их. Они ничего не сделают тебе, чужачке. Из любви ко мне не сделают, хоть я и неродной их сын. Я расскажу тебе, как познакомился с Осипом и Аграфеной. Узнав, как это случилось, ты смягчишь своё сердце. Это случилось ещё до того, как Мира заболела полиомиелитом. До того как умерла наша мать. До того как Поводырёвы усыновили меня и моих сеструх. Десять лет прошло с тех пор, а они всё такие же. Нисколько не постарели. Думаю, что и двадцать лет назад они были такие же, как сейчас. И сто лет назад… Смеёшься? А я порой думаю, что они и есть Ан дархн тойо́н[89] и Ан дархн хоту́н[90] переселившиеся в человеческие тела, чтобы делать людям добро. Только вот добро и зло у них иные, не такие, как у тебя, москвички, или даже у меня.

Начинать придётся издалека. Я родился незадолго до смерти отца. Последыш, я стал неожиданным явлением для своей матери, Марички Лотис. Моя семья жила в ссылке в одном из посёлков на берегу реки Алдан. Жили бедно, но после смерти отца мать осталась совсем без средств и была вынуждена искать работу по всей Якутии. Работа нашлась далеко от родного Алдана, в новом посёлке алмазодобытчиков. Так мама перебралась с тремя младшими детьми – четверо старших к тому времени уже жили самостоятельно – в новый посёлок Амакинской экспедиции.

Мама никогда ничему не училась. Только рожала и воспитывала нас. Потому работа для неё нашлась только самая простая и низкооплачиваемая. В Амакинском посёлке мы едва сводили концы с концами, но как-то жили.

Мать помню хорошо. Она мне всегда казалась не менее красивой, чем наша Мира. Такие же чёрные косы и глаза, как вишни. А как она плясала! А как пела! Судомойка, мать семерых детей, она была самой привлекательной женщиной на посёлке, где жили геофизики из Москвы и Ленинграда. В большинстве своём – мужики. Супружеских пар две или три. Остальные женщины наперечёт и на вес золота. Семьи геофизики оставили в столицах, но в тайге некоторые из них – избранные – находили себе «полевую жену», иногда из местных эвенкиек или якуток. На нашу маму «положил глаз» большой человек, сам товарищ начальник Амакинской экспедиции.

Он и не жил с нами. Дневал и ночевал в небольшой комнатёнке, в камералке. Там был и его рабочий кабинет, и спальня. К нам в крошечную конуру, выгороженную в одном из бараков, которую мы занимали вчетвером, наведывался два-три раза в неделю. Они общались с матерью на той самой койке за выцветшей ситцевой занавеской, которую она делила с моими сеструхами. Я же спал на составленных вместе двух больших чемоданах тут же, рядом. Мира тогда была ещё здорова и на время визитов Бога вместе с Изольдой уходила «погулять» к соседям. Я же бежал на место Бога, в камералку. Иногда и ночевал там на верстаке, положив под голову образец горной породы. Возвращаясь, Бог не прогонял меня. Спать, читать книжки, изучать атласы, слушать разговоры геофизиков, играть с ними в шахматы и преферанс – такие и подобные занятия он считал полезными для меня и не препятствовал. Остальное же считал капризами и буйством, а нашу с матерью любовь друг к другу – противоестественным и вредным баловством.