Бриллианты безымянной реки

У лесного лагеря есть и ещё одно преимущество – это дрова. Их идёт очень много: и для костра, поддерживать который бывает необходимо почти круглые сутки. Дрова необходимы для печки. Да, геофизики на осенние полевые работы брали с собой печки, которыми обогревали палатки. Да и летом случаются промозглые дни и затяжные дожди.

Ставить палатку как попало тоже нельзя. Вход в неё должен быть с подветренной стороны, с видом на костёр, с видом на реку, если лагерь разбивается на берегу. На всякий пожарный случай часть продуктов и патроны к ружьям должны быть сложены под брезентом поодаль от палатки. Бережёного Бог бережёт!

Когда обустроена палатка, застелен пол, закинут в неё спальник и необходимые личные вещи, изгнаны из палатки комары – тогда пора подумать об ужине. Разводится костёр, пристраивается таганок, вешаются на него кастрюля, котелок, чайник. Теперь можно приступать к приготовлению пищи. Обычно в тайге на костре готовят щи, борщ или кашу с добавлением тушенки. Но если сразу же по прибытии на место удаётся подстрелить дичь – оленя, гуся или глухаря – то процесс приготовления ужина преображается. Посуда заполняется дичью или оленьими потрохами. Ах, какой в этом случае получается ужин! Знаешь, Анна, в свои четырнадцать-пятнадцать лет я уже был неплохим охотником. Но в тот день мне было не до охоты. Потратив последние силы на обустройство палатки, я уснул.

Спал беспокойно из-за разразившейся к вечеру грозы. Меня вырвали из забытья раскаты грома и невнятный рёв, доносившиеся из-за брезентовых стен палатки. Мне показалось, будто кто-то плачет и жалуется на ненастье. А может быть этот неведомый некто так же, как и я болен, горит в жару? Да, тело моё действительно горело в жару. Кости ломило. В глазах плыли цветные круги. Я слышал жалобные стоны. Так стонет терзаемое тяжким недугом существо. Спросонья я принялся соображать, всё ли снаружи упрятано от дождя. Не раскидает ли ветер оставленные снаружи вещи, не похитит ли их жалобно ревущее, неприкаянное существо. Мысли мои путались. Ясно помню одно: я ничуть не боялся ни грохота грозы, ни собственного одиночества. Однако беспокойство выгнало меня из палатки. И лишь после того, как в лицо мне ударили холодные струя дождя, я сообразил, что весь мой скудный скарб прекрасно разместился в палатке и снаружи не осталось ровно ничего. Однако что-то заставляло меня оставаться вне палатки. Струи дождя хлестали по лицу, словно плети. Я пытался закрыться от них рукой, меня колотил усиливающийся озноб, но я упрямо всматривался в озаряемые частыми вспышками окрестности. Стоны и рёв не утихали. Среди вспышек молний я пытался рассмотреть их источник, и порой мне казалось, будто я действительно вижу чей-то лик. Человеческий или звериный – не разобрать. Личина старого, занедужевшего существа то возникала передо мной, то исчезала в непроглядной тьме ненастной ночи. Наконец, совершенно измотанный усиливающимся ознобом, вымокший насквозь, я решил вернуться в палатку.

* * *

Тихое и ясное утро не принесло мне облегчения. Мне удалось сберечь в сухости некоторое количество дров и, главное, спички. Трясясь в ознобе, я тем не менее смог развести костёр и заварить себе тёплого чая. Среди моих пожитков оказался не только аспирин, но и некоторое количество флаконов пенициллина в ампулах для инъекций. Уже тогда я знал, что пенициллин – антибиотик, убивающий в организме человека любую заразу. Но вот шприц я по беспечности не захватил, не подумал о том, что придётся ставить себе уколы. В то же время я понимал, что прогнать хворь без лекарства не удастся. Проглотив содержимое двух пенициллиновых флаконов и наугад несколько пилюль из своей походной аптечки, я почувствовал некоторое облегчение. Жар ослаб, но боль и першение в глотке усилились. Меня начал терзать голод. Пришлось доставать из чехла ружьё, снаряжать его и тащиться к ближайшим зарослям ивняка в поисках хоть какой-нибудь дичи. Долгие блуждания без воды, усталость, недомогание и бурная грозовая ночь не выбили из моей головы романтические бредни, и я воображал себя эдаким Робинзоном Крузо, единственным насельником Великой Чёрной тайги.

Впрочем, войдя ясным утром с ружьём в заросли ивняка, я не знал ещё, что тайга Велика и Черна. Я рассчитывал подстрелить какую-нибудь пернатую дичь. Несмотря на недомогание, я всё же надеялся на удачу. Ночная буря сменилась невыносимой влажной духотой. Под моими ногами проминался и хлюпал болотистый кочкарник. Ещё вчера страдавший от недостатка воды, сейчас я буквально тонул в ней, время от времени по колено проваливаясь в болото. Неподалёку, сквозь ветви ивняка, блестела вода небольшого озерца. Я уже битый час бродил по его болотистым берегам в поисках дичи, и всё зазря.