Бриллианты безымянной реки

Тут я заметил возле палатки большую плетённую из ивовых ветвей корзину, полную рыбы.

– Там умирает медведь!.. – сам не свой от волнения выпалил я.

– Эhэкээн? Ты нашёл его? – Казалось, эвенк вовсе не удивился. – Большой рыжий? Он наш дедушка, но называет себя матерью зверей. Смешной чудак.

– Да! Медведь!

Он сначала приложил палец к губам, а потом поманил меня пальцем.

– Подойди. Ты голоден. Ухе ещё повариться бы десять минут, но я вижу, что ты очень голоден.

Говоря так, он принялся большой ложкой черпать из казана дымящееся варево. Эвенк накладывал в берестяную миску куски едва сварившейся рыбы и щедро поливал их бульоном, в котором плавали золотые кружочки жира.

– У тебя есть хлеб? – спросил он, протягивая мне берестяную миску.

– Сухари. Сейчас принесу.

Я солгал. Лезть в палатку за сухарями недостало сил. Я выхватывал из дымящегося бульона куски рыбы, совал их в рот, облизывал жирные пальцы. Обжигал пальцы, обжигал губы и нёбо, но ел. Потом пил бульон маленькими глотками, дуя на него. Опустошив миску, попросил добавки. Эвенк наблюдал за мной с характерной для людей его племени загадочной улыбкой.

– Вот и ты стал, как один из людей Ан дархн тойо́на – ешь, не используя ложки и вилки, – проговорил он, приняв у меня из рук берестяную миску. – Я вижу, ты сыт. Тогда покорми и Изначального важного господина. Он тоже голоден и ждёт.

И он наполнил похлёбкой третью миску. Я стоял в нерешительности с полной миской в руках. Впопыхах, едва почуяв запах ухи, я отбросил назад забрало накомарника и теперь мог смотреть на розовеющее закатное небо чистыми глазами. Одуряющий запах дыма щекотал мне ноздри. Я чихал, утирал рукавом сопли и снова чихал. Странное дело, я дышал дымом, но бронхи мои и глотка очистились от заразы. Галечная коса, на которой стояла моя палатка – место тихое, защищенное от ветров высоким берегом реки и зарослями ивняка, растущими у самой воды. Как любое хорошо защищённое от ветра место, галечная коса буквально кишела гнусом. В ясную, безветренную погоду облака насекомых колыхались, мешая видеть небо. Но сейчас мне, сытому и почти здоровому, ничто не мешало наслаждаться видом заката, отражающимся в гладкой воде речной излучины. Гнус исчез. Ветер стих. Лишь в зарослях ивняка отчаянно трещала какая-то птица, словно призывая на помощь. И я вспомнил вдруг об обещанных, но так и не доставленных сухарях, вспомнил и об умирающем на болоте медведе.

– Медведь! Он умирает на болоте! Он просил пищи… рыбы… Кажется!!! – вскричал я.

Эвенк кивнул.

– Эhэкээну надо помочь. Но мы не сможем сделать это, не умилостивим Ан дархн тойо́на и Ан дархн хоту́н. А потому…

Недолго думая, я выплеснул содержимое миски под корни ближайшего ивового куста. Эвенк рассмеялся.

– Ан дархн тойо́на ты умилостивил. А теперь пойдём искать его жену, – проговорил он, поднимаясь на ноги.

Я послушно последовал за ним в заросли ивняка, туда, где в скрытом от посторонних глаз бочаге играла разжиревшая за лето рыба.

* * *

Эвенк шагал легко, обламывая на ходу ивовые ветки. Скоро в его руках оказалась их целая охапка. Он ловко ставил ноги, обутые в торбаса, только на твёрдые кочки, и ни разу его нога не провалилась в болотную хлябь. Он непрерывно твердил то ли молитвы, то ли заклинания на не понятном мне языке и ни разу не обернулся. Шагая следом, я просто повторял его движения, а иногда и слова. Легче всего мне давались имена: Ан дархн тойо́н и Ан дархн хоту́н. Это упражнение поначалу стоило мне немалого труда, но я быстро приноровился. Только однажды я решился обеспокоить моего поводыря вопросом:

– Ан дархн тойо́н, или Изначально важный господин, – это ты. А Ан дархн хоту́н – Изначально важная госпожа? Какая она?

Эвенк остановился, обернулся, и я снова узрел его загадочную улыбку.

– Я Осип Поводырёв, – ответил он.

– Это по советскому паспорту. А на самом деле? Ты ведь якутский бог?

Эвенк снова рассмеялся.

– Это последствия лихорадки. Ты всё ещё не вполне здоров, сынок.