Бриллианты безымянной реки

Глубокие глаза зверя неотрывно смотрели на меня с человеческим выражением понимания и надежды. Он часто смаргивал облепившую веки мошкару. Казалось, будто он плачет кровавыми слезами. Из моих глаз тоже текли слёзы. Но что я мог поделать с этим стариком? Пожалуй, в нём весу не менее двух сотен килограммов. Если он ранен или тяжко болен, что я смогу поделать? Эх, был бы я ветеринарным врачом или знахарем, хоть сколько-нибудь разбирающимся в звериных хворях. А так мои возможности ограничены. Я мог бы подкормить зверя рыбой, если б эта рыба у меня была. Но её ещё надо суметь поймать!

– Такова старческая немощь. Да, я очень стар, – послышалось мне.

Я? Стар? Куда там! Мне всего четырнадцать лет. Ростом я не вышел и на вид я сущий дрищ лет двенадцати, не более, но я молод. Четырнадцать лет – молодость, не детство!

Таким образом убийство этого некогда красивого и сильного существа, с такими разумными, почти человеческими, глазами, сделалось бессмысленным преступлением. Некоторое время мы смотрели друг на друга, он – старый и я – совсем молодой. Оба голодны и оба нездоровы, но я пока ещё могу сопротивляться смерти.

День катился к ночи, неподалёку в бочаге шумно резвилась рыба. Рыба – это пища. Я внезапно ощутил зверский голод. Такой голод заставляет грызть побеги и корешки, снимать с кустов недозрелые ягоды и пожирать живьём сырую рыбу.

– Надо развести костёр вот на этом валуне. Брось в огонь травы…

Неподалёку от медвежьей туши, совсем рядом, буквально в паре метров, действительно торчал из болота кусок скалы. На нём следовало развести огонь? Мне?

– Я голоден. Меня гложет гнус. Налови рыбы. Собери траву Ан дархн хоту́н. Если не поможешь, к утру кут[93] покинет меня…

Растерянный, я рассматривал медведя, надеясь приметить малейшее движение его страшных челюстей. Но пасть зверя оставалась сомкнутой. Из неё свисала струйка розовой слюны.

– Кто ты? Кто говорит со мной? – растерянно пробормотал я.

– Я Ийе кыыл, Мать-зверь, хозяин этих мест. Умру, и Бай Баянай возьмёт власть над этими озёрами и лесами. Помоги!..

Издав жалобный стон, зверь опустил морду и прикрыл веки.

Я слышу голос, которого нет. Возможно, это болезненный бред? Я слышал, такое случается при высокой температуре. Сунув руку под накомарник, я прикоснулся к собственному лбу. Кажется, опять жар. В моём рюкзаке оставались ещё ампулы пенициллина, аспирин, стрептоцид…

Преодолевая слабость, я кинулся к палатке. Пенициллин и прочее потом. Если уж не удалось добыть дичи, надо достать сеть и наловить рыбы. Наваристая похлёбка поможет мне быстрее выздороветь. И ещё: я всерьёз намеревался накормить рыбой медведя.

Продираясь сквозь заросли ивняка, я больше всего боялся потерять место, где лежал медведь. Я ломал ивовые ветви, чтобы как-то обозначить дорогу. Передо мной вились тучи гнуса. Где-то неподалёку в стоячей воде всё ещё плескалась рыба, но гладь озерца уже не блистала меж ветвей. Сделав несколько десятков шагов, я вспомнил о ружье, которое оставил возле медведя. Несколько бесконечно долгих мгновений я стоял в растерянности, при этом ноги мои, обутые в высокие сапоги, всё глубже увязали в болоте. Много, ох много сил я потратил на то, чтобы вытащить себя из трясины. Как легендарный барон Мюнхгаузен, буквально тянул себя за шиворот. Наконец жижа захлюпала, выпуская из плена мои увязшие конечности. Я сделал ещё пару десятков шагов и понял, что заблудился.

Надо утихомирить панику. Обязательно успокоиться, иначе – конец. В крайнем случае я могу вернуться по собственным следам к умирающему медведю и начать возвращение к палатке сызнова. Но для осуществления этого плана мне необходимо отдохнуть, и – главное! – унять панику. Сердце бешено колотилось, и я старался глубже вдыхать воздух тайги, томный и душный. Он слегка попахивал костерком. Возможно, где-то неподалёку горит лес. Горит лес? Горит лес!!! Мысль эта, подобно удару обуха, воткнулась меж лопаток. Меня подбросило вверх, как шарик для пинг-понга, и я увидел струйку дыма, поднимающуюся к небу из зарослей чуть правее меня.

Болотная жижа превратилась в каменную твердь. Да, от геофизиков, среди которых встречались уроженцы Москвы, я слышал о брусчатке на Красной площади. Так вот, я бежал словно по брусчатке. Ветки ивняка трещали. Сам не свой от волнения, я выскочил на галечную косу, где стояла моя палатка. Весёлый костерок облизывал бока большого закопчённого казана. У костра сидел человек, обутый в торбаса, в шапке из оленьего меха и традиционной одежде северных оленеводов. Рядом с ним стояли, опустив долу рогатые головы, два осёдланных оленя. На седле одного из них расположилась остроухая собака.

– Здорово, малой, – сказал человек. – Из Амакинского посёлка по рации сообщили, что ты пропал. Вот мы и отправились на поиски. Быстро обнаружили твои следы. Да тут у нас есть ещё одно дело…

– Кто вы? – выдохнул я.

– Осип Поводырёв. Там… – Он неопределённо махнул рукой. – Моя жена рыбу ловит. Нам нынче надо много рыбы. Той, что я уже наловил, не хватит. Надо будет ещё эhэкээна подкормить.