Бриллианты безымянной реки

В отчаянии, пытаясь унять душевную боль, я колотил кулаками по стенам и дверям кабинетов. Может быть, я ругался и сыпал проклятьями. Наконец кто-то, обладающий большей физической силой, чем я сам, схватил меня за руку и привёл в приёмную одного из руководителей «Гидропроекта». Вид Канкасовой несколько охладил меня, а поданная ею чашка кофе с коньяком почти привела меня в норму.

– What happened?[7] – спросила Канкасова, присев рядом со мной на диванчик для посетителей.

– Я искал человека… такой скользкий тип… говорит, как пишет…

– What does he say?[8]

– Ерунду… то есть правду… мой жестокий информатор…

– Если жестокий, то он тебе не нужен. Особенно сейчас.

Несмотря на ветреность, Аннушка порой говорила разумные вещи, но в тот момент отчаяние так затмило мой разум, что я её не услышал.

– Я хотел заставить его ещё раз повторить сказанное в лицо моему отцу… то есть Цейхмистеру. Пусть выступит в большом кабинете, стоя на красной ковровой дорожке, устилающей глянцевый паркет лицом к столу из полированного дуба, спиной к двери…

– Ты и сам говоришь, как пишешь! – улыбнулась Аннушка.

– Ты – ослепительно красивая женщина, но отвратительная секретарша.

– Почему? Разве можно быть плохой секретаршей?

– Ты обязана знать всех в учреждении, а ты не знаешь, что это за скользкий тип.

– Кто?

– Вот опять! Я говорю о моём жестоком информаторе!

Прозрачные глаза Канкасовой увлажнились. Она сжала мою ладонь своими маленькими ручками, а я засмотрелся на неё. Русские женщины обладают замечательным свойством отложенного увядания. Вот Канкасова, к примеру, в свои тридцать два года красотой и свежестью ничем не уступает моим сокурсницам, большинство которых на десяток лет моложе неё. Глянцевая кожа, волосок к волоску, ровные брови, нежные очертания губ, изящные прядки на идеальном лбу – Анна больше похожа на артистку кино, чем на секретаря. Наглухо, до подбородка застёгнутая, идеально белая блузка, чёрная, скрывающая колени юбка, простые туфли – в скромной, предназначенной для работы, одежде Канкасова выглядит довольно аскетично, но я-то знаю её другой! Аннушка, Аня, Анюта. Сколько суффиксов для изъяснения нежности есть в русском языке! Всё ещё непослушными пальцами я расстегнул несколько верхних пуговиц на её блузке.

– Не стоит! – Канкасова закрыла ладонью грудь. – Скоро совещание у Клавдия Васильевича закончится, и все выйдут сюда. Гришкевич опять будет трепаться битый час… – Она забавно сморщила носик. – Приходи ближе к вечеру. К шестнадцати часам папа уедет в главк. Тогда мы сможем закрыться и…

– Кого ты называешь «папой»? Цейхмистера?

– Какая муха тебя укусила? Клавдий Васильевич много для меня сделал, и он твой отец. Я уже десяток лет называю его папой. Forgot?[9]

– Цейхмистер не отец мне. Мой отец – Гамлет Тер-Оганян.

– И ты намерен что-то с этим делать?

– Буду искать своего отца. Настоящего отца!

– How? Where?[10]

– Об этом скажет мне Цейхмистер. Он хоть и мерзавец, но скажет. Иначе… Иначе я напишу в партком!

– Тише!

Я не понял, как Канкасова придвинулась, но объятие её оказалось крепким, а дыхание так сладко пахло ванилью, что я сразу забыл о Цейхмистере. Канкасова водила тёплой ладонью по моей спине вверх и вниз вдоль позвоночника, приговаривая заговорщицким шепотом:

– Тут такая хитрая конструкция кругом… Мы с тобой не слышим, что говорят за этой дверью, в кабинете, но дядя Клава может слышать всё, что происходит в приёмной. Поэтому прошу: keep your voice down[11]…

Я отвечал в унисон её интонации так же шепотом. Я рассказал о странной встрече в курилке, о мучительных для меня откровениях неизвестного человека с ускользающим взглядом, о своей страсти к родному отцу, внезапной и иррациональной.

– Ничего нет странного, если человек любит своего отца, – отвечала Канкасова. – У дяди Клавы в подсобке есть хороший коньяк. Выпей одну рюмку. It will make you feel better.[12] Ты читаешь какую-то там «Оттепель», но всё, что писано там, не про меня. Я живу по Ремарку. Remember?[13] Жизнь между двумя войнами. Decadence complete[14]. Наслаждайся сегодняшним моментом, пока за твоим окном не поднялся в небо ядерный гриб.

– Ты же знаешь, Анна, я не пью. Совсем не пью. Не нравится мне ощущение эдакой размазни. Туман в голове, а потом похмелье. Что может быть гаже?

Канкасова отскочила внезапно, оттолкнув меня с такой силой, что я пребольно ударился копчиком об угол её рабочего стола.

В тот же миг дверь, ведущая в кабинет Цейхмистера, распахнулась, и оттуда повалил народ – руководители лабораторий и заведующие секторами «Гидропроекта» шествовали мимо нас, неся на лицах выражения разной степени озабоченности. Некоторые улыбались Анне, и каждый пожимал мою руку. Последним в приёмную вышел сам Клавдий Васильевич Цейхмистер.

– Гамлет, ты? По делу? – спросил он, скользнув по моему лицу таким же озабоченным, как у его подчинённых, взглядом. – Предлагаю переговорить позже, а ещё лучше – дома… Анна!