Бриллианты безымянной реки

Высокомерно-покровительственный жест пальчиком – Цейхмистер приглашает сотрудника института – а секретарь тоже сотрудник! – зайти в кабинет. Какая гадость! Я удержал Канкасову:

– Сначала я, потом она!

– С каких это пор ты распоряжаешься? Анна… – Ещё один приглашающий жест, на этот раз более энергичный.

– Мне надо поговорить с тобой о доносе, который ты написал на моего отца в 1949 году.

Я старался говорить твёрдо, громко и отчётливо произнося каждое слово, и я достиг своей цели. Канкасова ахнула, спрятала лицо в ладонях. Низкорослый и толстенький заведующий сектором кибернетики, по неясным причинам всё ещё отиравшийся в приёмной, опрометью выскочил в коридор.

Ни слова не произнеся в ответ, Цейхмистер скрылся в собственном кабинете, со стуком прикрыв за собой обе двери. Я обернулся к Канкасовой.

– Ни один мускул на его лице не дрогнул. Ты видела?

Канкасова покачала головой:

– А по-моему, он расстроился. Не стоило так кричать. Выпей коньяку и иди домой…

– Я должен выяснить всё о моём отце!

– Какая муха тебя укусила? – повторила она тоном, полным искреннего отчаяния. – Твой отец – дядя Клава, и сейчас, только что, ты его ужасно обидел.

Она попыталась меня обнять. Я отстранился. Она настаивала. Пришлось уступить. Она повлекла меня в подсобку.

Забавная женщина эта Канкасова! Меня восхищает её страсть ко всяческим, порой рискованным, эскападам. Я знаю, многие в «Гидропроекте» не одобряют разбитную дочку влиятельного отца. Действительно, Канкасовой позволено много такого, что недоступно другим. В то время как женщины её возраста уже обзавелись собственными семьями и растят детей, Канкасова большую часть свободного от секретарских занятий времени пропадает на вечеринках, близка к богемным, артистическим кругам. Возраст придаёт Канкасовой некий не доступный молоденьким девушкам несоветский шарм. Она всегда изысканно одета и владеет множеством не доступных моим юным сокурсницам женских уловок. Она отважна и умеет превратить рутину в веселье, а печаль в забаву. С молчаливого одобрения Канкасовых и Цейхмистеров Анна увлеклась мною, и теперь я присутствую на вечеринках, модных выставках и богемных квартирниках в качестве её карманной собачонки. Канкасова хороша не только красотой, но и своей открытостью. Однако открытость её носит, так сказать, избирательный характер. Она так же, как и её отец и Цейхмистер, крутит какие-то делишки. Работа секретарём – это просто прикрытие для более важных занятий. Но что это за занятия – мне невдомёк. Меня не посвящают в серьёзные дела, в то время как я, Гамлет Тер-Оганян и не имею ни малейшего желания становиться игрушкой взбалмошной дивы.

В подсобке пахло дорогим одеколоном. Знакомый запах отца… то есть Цейхмистера, подействовал на меня и успокаивающе и возбуждающе одновременно. Всё дело в привычке. Иногда, в отсутствие родителей мы с Канкасовой занимались этим на огромной родительской постели, подушки и покрывало которой основательно пропитались ароматами отцовского одеколона.

– Зачем ты нынче такой бука? – шептала мне на ухо Канкасова. – Relax and have fun[15].

Разум мой сопротивлялся её любви, но тело выдавало безотказный рефлекс, когда я увидел на её груди крошечный золотой православной традиции крестик. На вид этого крестика и на ласку я реагировал, как собака Павлова на загорающуюся лампочку.

В приёмную кто-то входил. Мы оба слышали шаги и приглушенные голоса. Кто-то искал секретаря, кто-то справлялися о Цейхмистере. Время от времени звонили телефоны. Звуки эти действовали на нас обоих возбуждающе. Жизнь катилась в обоих направлениях и полным ходом по дороге, именуемой институт «Гидропроект». А мы, обнажённые, до предела увлечённые друг другом и никем не замечаемые, приютились на её обочине. Минуты текли. Наше увлечение друг другом достигло пика и сошло на нет. Глаза Канкасовой отуманила усталость. Я знал: это ненадолго. Через несколько минут она встрепенётся, и тогда… Я же, как обычно, ощущал прилив бодрости и преисполнился решимости использовать эти несколько минут её обычной вялости для ретирады. Канкасова молча наблюдала, как я одеваюсь. Ленивая улыбка Моны Лизы красила её лицо, казавшееся при иных обстоятельствах совершенно обычным.

Зашнуровав ботинки, я шагнул к двери, ведущей в приёмную.

– Ты всё равно сделаешь это… – проговорила обреченным тоном Канкасова. – А не стоило бы. Дядя Клава столько лет заботился о тебе, as a native son[16]!

Выходит, она знала. Знала всегда. Не могла не знать, она ведь на десять лет старше меня, а наши семьи дружат много лет. Вероятно, о встрече Гертруды Тер-Оганян и Клавдия Цейхмистера в Елисеевском гастрономе она узнала намного раньше меня от своего отца, который наверняка уже работал в Елисеевском. Одолеваемый сомнениями, я замер у двери. Да, она умела заставить меня сомневаться!

Канкасова принялась собирать собственную одежду. Каждый предмет своего гардероба она рассматривала так внимательно, словно видела впервые. Одеваться начала, как обычно, с чулок.