Бриллианты и булыжники

Н. Е. Русский был подвергнут остракизму без указания причин, т. к. в национально русских изданиях он не печатался, но, очевидно, причиной к тому послужили не высказанные им в прессе его монархические убеждения. Лет за шесть до того подобной же дисквалификации в той же газете подвергся и автор этих строк. В то время было еще очень мало русских периодических изданий в зарубежье, и я посылал в «Русскую мысль» очерки, часть которых позже вошла отдельными главами в мою книгу «Неугасимая лампада». Полянский и Зеелер их охотно печатали, но как только начала выходить «Наша страна» и моя фамилия появилась на ее страницах, произошел довольно странный и очень характерный для второй цензуры случай. Мой очерк, в котором я рассказывал о наших соотечественниках, доведенных до подлинного сумасшествия «охотниками за черепами», был помещен на страницах «Русской мысли», но под ним стояла фамилия… Климов. Подыскать соответствующий термин для подобного рода манипуляции я тоже не берусь и прошу помочь мне читателя.

«Вторая цензура», т. е. приведение к молчанию всеми доступными и далеко не всегда благовидными способами, проводится в русском антикоммунистическом зарубежье не одною лишь «Русской мыслью» при ее теперешнем руководстве. Эта отвратительная традиция воспринята подавляющим большинством зарубежных «прогрессивных» изданий и приняла здесь еще более чем в прошлом уродливые формы, включив в себя кружковщину и кумовство. Посмотрим вокруг. В «Новом журнале» беспрерывно печатаются одни и те же лица и доступ на его страницы писателям новой эмиграции возможен только по предъявлении ими свидетельств о демократической или социалистической благонадежности. Таковых мало, и журнал продолжает вариться в бульоне устарелого предреволюционного псевдопрогрессивного мышления, существуя лишь на средства, выпрошенные у наивных американцев (Фордовского комитета). Журнал «Возрождение», в бытность его вотчиной С. Мельгунова, шел по тому же пути. Подтверждаю примером из собственной практики. После появления на его страницах моего «Уренского царя», я послал туда остальные части «Неугасимой лампады» (позже тепло и даже горячо принятой читателем зарубежья и всею критикой от монархического ее полюса до Граней и журнала Мюнхенского института включительно), С. П. Мельгунов любезно согласился принять присланное, но потребовал исключения глав, в которых я рассказывал о панихиде заключенных по Царе-Мученике и сыновней любви красного лейтенанта Давиденко к генералу П. Н. Краснову. Кроме того, С. Мельгунов требовал от меня псевдонима, т. к. я уже печатался в то время в газете И. Л. Солоневича (письма, подтверждающие это, я храню). Подобные требования возмутили меня и я взял «Неугасимую лампаду» обратно, несмотря на то, что в то время, до организации Чеховского издательства, ее напечатание было возможно только в «Возрождении», а сам я жестоко голодал тогда в лагерной больнице и гонорар был для меня крайне важен.

Та же традиция «второй цензуры» укрепилась и в Чеховском издательстве, несмотря на требования американского им руководства печатать в равной мере представителей всех направлений русской мысли. Псевдопрогрессивные консультанты этого издательства сумели применить обходный маневр: печатать не угодных им поэтов и писателей, предварительно их кастрировав, как, например, Гумилева, показанного лишь незначительными, не характерными для него шестнадцатью стихотворениями и незаконченной драмой в стихах, или Тютчева, лишенного его философского и национального кредо, представленного одною лишь лирикой.

Параллельно с этим был произведен и второй маневр количественного порядка. Бунин вышел четырьмя переизданиями уже напечатанных им произведений; выпущено четыре книги Алданова, две книги Осоргина, книги Зензинова, Вишняка, В. Чернова, Прокоповича, Шварца, Валентинова и прочих социалистов… и лишь забив рынок всем этим, накануне своей смерти, издательство соблаговолило снизойти до крупнейшего и глубочайшего в эмиграции Шмелева, представив его далеко не характерными для его творчества обрывками.

Применялся и еще один прием – откладывание печати принятой книги на неопределенное время. Так, например, книга талантливого Свена была издательством принята, но выход ее был отложен на далекое будущее. Свен предпочел взять свое произведение обратно. Посланная тому же издательству книга Б. Солоневича была ему возвращена даже не прочитанной. В сборнике, имевшим целью показать читателю новеллистов эмиграции в возможно более широком диапазоне «Пестрые рассказы», кроме фамилии Свена, не значится ни одной, принадлежащей писателю из числа новой эмиграции, хотя таких мы имеем немало и безусловно талантливых, как, например, тот же Н. Е. Русский, рассказы которого, появились на страницах «Русской мысли», служили лучшим украшением литературного отдела этой газеты.